Я бы не хотел жить в тридцатые годы. И Сталин тут ни при чём – меня больше смущают низкооборотные бормашины и отсутствие туалетной бумаги. Впрочем, при Сталине я бы тоже не хотел жить. Как и подавляющее большинство населения, пусть даже и бормочущее каждый день – “Сталина на вас нет…”

Сталин – это не для жизни, это для выживания. И как правило даже не для своего.

Сталин – это по колено в ледяной каше укладывать рельсы. Сталин – это штурвал на себя и горящий самолёт во вражеский эшелон. Сталин – это всё для фронта, всё для победы, когда дома дети ходят с синими от голода губами.

Сталин – это адреналин, выплеснувшийся в умирающий организм. И окровавленный труп встаёт, сплёвывает сквозь пеньки выбитых зубов кровавую юшку и поднимает бревно как дубину. И перестают кровоточить раны, и приходит новая сила, и губы шепчут “ну, кто следующий”?

Но на адреналине нельзя жить годами и десятилетиями. Люди к этому не приспособлены. Они вообще очень плохо приспособлены к мысли “нам нечего терять” и “лучше умереть молодым”.

И когда человек шепчет, глядя в телеэкран с ржущими дегенератами или яхтами олигархов “Сталина на вас нет” – он вовсе не мечтает сам ехать в теплушке на стройки века или брать в руки винтовку. Он всего лишь приближается к мысли, что готов в бараке – но с этими. Потому что его достали олигархат и чиновничество, а их Сталин не любил куда больше, чем его – рядовой винтик в государственном механизме.

Потому Сталин, который умер жизнь назад, который был мгновенно проклят, оплёван и предан, остаётся живее всех живых. Тень его ходит неспешно над страной, скрипят его старые сапоги под ухом задремавших капиталистов, заставляя тех жалобно вскрикивать во сне и подёргивать ручонками – будто полируя обувь Хозяина.

Протёртая шинель Сталина, отобранная когда-то в Питере у жалкого чиновника Акакия Акакиевича, шуршит своими полами о высокие заборы рублевских вилл и красные, будто кровь, кремлёвские стены. Пахнет шинель землёй обетованной – не той, что была обещана народу Израилеву и благоухает мёдом и молоком, а другой землёй, обетованной всем нам, пахнущей сыростью и вечностью, и от этого запаха морщатся лица успешных бизнесменов и высоких чиновников, боящихся даже думать о смерти. Трубка Сталина плывёт над руинами заводов, над обвалившимися трубами – и идёт из ней в небеса жирный чёрный дым, и сыпется на землю лёгкий серый пепел – и там, куда он падает, вздрагивают сломанные разворованные станки, испускают слабый гудок паровозы, дрожат на ветру обрывки колючей проволоки. Любовь Сталина тянется за ним как шлейф – страшная, чёрная, кровавая, но любовь, а не презрение или ненависть, и кто вдыхает её – начинает выть от тоски и бессилия.

И пока не умолкнут те, кто ненавидит “эту страну”, которую Сталин любил, пока не прекратят оглуплять народ, который Сталин любил, пока не прекратят воровать и жрать в три горла – чего Сталин не любил, тень его будет бродить над страной. И однажды она почувствует под собой тело, чьё сердце способно её вместить и вынести. Войдёт в него – и скрюченная рука откроет чёрно-зелёную пачку “Герцеговины Флор”…

Я бы не хотел жить при Сталине. Надеюсь, что и вы тоже. Но это зависит не от меня и не от вас. А от тех, Сталина на кого нет.

Сергей Лукьяненко