Это произошло где-то в начале 80-х годов прошлого века, когда моя исследовательская карьера в Бийском краеведческом музее только начиналась. Неистово влюблённый в историю и археологию, я каждое лето проводил в экспедициях с Борисом Хатмиевичем Кадиковым, своим учителем и шефом, уже тогда известным краеведом, учёным- энциклопедистом. В то лето мы мотались по Чуйскому тракту на нашем раритетном, во всех отношениях музейном грузовичке ГАЗ-51, который иронично, но и с уважением именовали «Маруся», а иногда и более фамильярно – «Манька». Во время подъёма на знаменитый перевал Чике-Таман наша старушка, надсадно подвывая двигателем, чихая и покряхтывая, едва дотащилась до середины и встала, явно желая длительной передышки.

Шофер Николай Петрович сумрачно констатировал, что «сердешная умаялась» и «придётся теперь товарищам учёным погулять по красотам с полчасика». Борис Хатмиевич вылез из кабины, огляделся и, взглянув на меня, указал рукой на серпантин старой трассы перевала: «Пойдём, вьюнош, вон туда пройдёмся…» Прохаживаясь по старинной дорожной колее, уже забитой рослой травой, традиционно захватывающе рассказывая мне о древностях Чуйского тракта, он как бы между делом наклонялся к обочине, и в его руках оказывались то старинная русская медная монета, то стертая подкова, то кованая железная полоска – фрагмент обода тележного колеса. Наконец мне тоже повезло и я протянул ему маленькую раковину каури, найденную на склоне дорожной насыпи.

Из рассказов Кадикова я уже знал, что русские называли такие раковины «зубатками» и использовали в меновой торговле с алтайцами как эквивалент мелкой разменной монеты. Только после находки этой диковины из далёких южных морей в меня проникло глубокое осознание того, о чём поведал учитель: Чуйский тракт – это не только годы строительства и километры трассы, это века и тысячелетия увлекательной истории одного из маршрутов древнего Евразийского миграционного и торгового пути. Этот путь, проходящий через Горный Алтай и связывающий древние цивилизации Центральной Азии с таёжным краем, который мы сейчас называем Сибирью, существовал тысячелетиями, с незапамятных времён. Сейчас уже доказано существование длительных и интенсивных торгово-культурных связей между древними обитателями Алтая и другими народами Евразии. Последние исследования историков и археологов подтверждают, что зарождение этих связей, а следовательно, и древнейших путей, относится еще к эпохе ранней бронзы, то есть к началу III тысячелетия до нашей эры. Именно в это время в горные и предгорные районы Алтая откуда-то из зоны Иранского плоскогорья хлынул миграционный поток древних индоариев, сформировавших в Южной Сибири так называемую афанасьевскую культуру.

Со времён этого, возможно, самого первого Великого Евразийского переселения дошли до нас во множестве известные в Средней Азии, Монголии и Горном Алтае наскальные рисунки-петроглифы, изображающие боевые колесницы, воинов в доспехах с копьями, быков с лировидными рогами и хищных животных, которые в этих краях не обитали. Кстати, некоторые бронзовые детали «афанасьевских» боевых колесниц не единожды находили по маршруту Чуйского вьючного пути во время его ремонта и расширения ещё в 80-е-90-е г.г. XIX века.

В Древнем Китае пути, ведущие через горы Алтая на далёкий север, были известны едва ли не со времён легендарного первого императора Цинь Ши Хуанди. В китайских источниках VII-V вв. до нашей эры они именовались «торговой дорогой к юэчжам», по принятому тогда в Поднебесной названию обитавших здесь «варварских» скифских племён, и считались самым северным ответвлением Великого шёлкового пути. Основные направления конных троп единого трансалтайского миграционного и торгового пути, связывающего Верхнее Приобье с Китаем, Монголией и Средней Азией, окончательно оформились в эпоху средневековья. Все они начинались у истоков Оби, где в районе слияния Бии и Катуни, где находилась единственно удобная на десятки верст округи «плавежная» переправа. Первое направление шло по правобережью Бии до Телецкого озера, затем по долинам рек Чулышмана, Башкауса и Тобожока стремилось на юг, выходя в долину реки Чуя, а далее через Кош-Агачскую степь и Ташантинский перевал в районы СевероВосточной Монголии. Второе вело к горам Алтая через «плавёжную» переправу и далее вдоль левого берега Катуни до переправы Кор-Кечу. Здесь одна тропа уводила на правый берег Катуни и через Сальджарский перевал к долинам Ини и Чуи, по правобережью которой достигала Кош-Агача. Другая тропа уходила на запад и через Ябоганский перевал спускалась в Усть-Канскую степь, откуда шла вниз по течению Чарыша на юго-запад. Третий путь пролегал по низкогорью северо-запада Горного Алтая, тянулся через водоразделы Ануя и Чарыша, через бассейн верхнего Иртыша и доводил до северо-западных провинций Китайского царства (современная провинция Синцзян), сливаясь с ведущими в Среднюю Азию караванными тропами Великого шелкового пути. Эти четыре направления состояли из многих конных троп, маршруты которых использовались воинами и торговцами Ак-Теленгитского княжества – военно-политического союза алтайского этноса, оформившегося в Горном Алтае к концу XVI века.

В начале XVII века начинается длительная и неоднозначная по своему содержанию эпоха хозяйственного освоения Алтая («Телеутской землицы») русскими и его поэтапного присоединения к России, окончательно завершившаяся только во второй половине XIX века. Стратегия и тактика российской политико-экономической экспансии строилась, в частности, на признании важнейшего геополитического значения Горного Алтая для становления и развития внешнеполитических и торговых связей империи с Китаем. Именно по этому пути, ведущие через Алтайские горы в Поднебесную Империю, постоянно находились в центре внимания местной сибирской чиновной администрации и органов высшей государственной власти: собирались сведения о маршрутах этих путей и их важнейших точках, о торговле алтайцев с соседними народами. Первое упоминание о ведущем через «алтайский камень» торговом пути относится к 1667 году, когда по приказу тобольского воеводы Пётра Годунова был составлен «Генеральный чертёж всея Сибири». В частности, в текстах-росписях к чертежу Годунова подчеркивается, что «от устьев рек Бии и Катуни горами и степью до Китайского царства ходу два месяца.» В «Описании новых земель, сиречь Сибирского царства», составленного подьячим Сибирского Приказа Н. Венюковым, упоминается, что «тем местом Калмыки Черные (так в документах того времени именовали алтайцев и джунгар) из своей земли в Мунгальскую и Киргизскую земли, да в Китайское царство ходят, а Мунгалы и Киргизы тем же местом ходят к ним, Калмыкам». По этим путям купцы из Китая и Бухары везли в «Телеутскую землицу» оружие и пряности, ткани и предметы роскоши для местных князей, выгодно обменивая свои товары на драгоценное «мягкое золото» и изделия из высококачественного алтайского железа.

Именно поэтому по Именному указу императора Петра I Великого 18 июня 1709 года у истоков Оби, на её высоком правом берегу, был срублен Бикатунский острог, который должен был контролировать все дороги, ведущие из Верхнего Приобья через «Алтайский Камень» в Монголию, Китай и Среднюю Азию. А Бийская крепость, сооружённая позднее в нижнем течении Бии, со временем стала опорной базой для дальнейшего русского проникновения в Горный Алтай. Несмотря на пограничные конфликты и политические кризисы русско-джунгарских и русско-китайских отношений, традиционные для района русского порубежья на Алтае в XVIII веке, в округе крепости на Бии постепенно формируются торговые связи с местными племенами теленгитов. Первое упоминание о факте меновой торговли у Бийской крепости относится к 1738 году, когда служилые казаки гарнизона Бехтемирского форпоста начали выменивать у местных теленгитов-двоеданцев кожи, скот, кедровые орехи на «холст рядный, сукнецо и припас для звероловства». В 1750 году теленгитский зайсан Омбо просил у коменданта Бийской крепости майора Нелюбова разрешения на открытие постоянной меновой торговли с русскими на правобережье нижней Бии в 30 верстах от крепости, «при горах Кеспы и Тутжебы». Зайсан желал, чтобы теленгитам его отока комендант «дозволил на сие или которое другое место около крепости приезжать с товарами, быками, коровами и овцами». Однако все эти и другие факты робких попыток установления торговых связей так и оставались единичными вплоть до 80-х гг. XVIII века.

Только тогда алтайские племена начали постепенно возвращаться в места своих традиционных кочевий после кровавой и катастрофической по своим последствиям для алтайского этноса джунгаро-китайской войны 1755-1757 гг. И хотя ещё в 1756 году алтайские племена приняли российское подданство и присягнули на верность «белой царице»-императрице Елизавете Петровне, а в 1760 году Российская империя формально объявила Горный Алтай частью своей территории, ситуация здесь оставалась критической ещё долгие годы. Реакция Китая, претендовавшего на гегемонию в регионе, была настолько негативной, что на Военном совете Поднебесной всерьёз рассматривался вопрос о начале войны с Россией. Китайцы традиционно рассматривали Горный Алтай как безусловную сферу своих геополитических интересов – «дунь фань» – и не собирались пускать в эту «буферную зону» русских. Только после строительства достаточно мощной системы пограничных оборонительных линий в Южной Сибири, резкого увеличения контингента регулярных войск региона и ряда действенных дипломатических мер России удалось достичь в Горном Алтае относительной стабильности на границах. К тому же на становление и развитие безусловно взаимовыгодных русско-алтайских торговых связей негативно влиял такой фактор, как ландшафтно-климатические условия Горного Алтая. Затруднительность и даже невозможность строительства колёсных дорог в условиях холодных, снежных зим и горной местности подчёркивал ещё в 1764 году инженер-генерал-майор Мальм, откомандированный сюда для проектирования новой пограничной укреплённой линии. Дважды собственноручно осмотревший проходивший по предгорьям маршрут от Усть-Каменогорской крепости к Катуни, он вынужден был отметить: «Проектованного тракту по сим местам по силе великих трудностей не только для тележной, но и для верховой езды произвесть невозможно в силу того, что особливо в зиму свободной коммуникации быть не может». Своё категоричное мнение генерал аргументирует, в частности, тем, что «главное сумнение заключается в том, что в зимнее время во оных гористых местах бывают великие снеги, а дороги потребно прокладывать по узким лощинам, кои от жестоких ветров, называемых по здешним местам «бураны» бывают неизбежностно занесены аж до сих лощин самого верху». Несмотря на полное отсутствие колёсных путей и прочие трудности, уже к 1788 году относится первое документально зафиксированное упоминание о том, что русские купцы достигли реки Чуя в районе Курайской степи и вели меновой торг с местными алтайскими жителями, выменивая ткани, зерно и скобяные изделия на меха, скот и невыделанные кожи. В 1793 году отставные «воинские чины», жившие в селе Смоленском с разрешения коменданта Бийской крепости полковника Богданова торговали с алтайцами в долине реки Маймы и привезли домой «табунок лошадей, к пахоте гожих и овец на развод». В начале XIX века, за исключением подобных эпизодических меновых операций, более или менее постоянную «пограничную» торговлю (в документах того времени её именовали «мелочной») вели с алтайцами казаки сибирского линейного войска, получившие эту привилегию при утверждении императором Александром I их войскового статуса.

В первой четверти XIX века, постепенно заселяя предгорья, русские поселенцы расширяют меновую торговлю с алтайскими племенами в центральной части Алтая. Наиболее активно такие меновые операции велись крестьянами новых деревень Сростки, Санниково, Тарханское (современная Быстрянка), Карагуж. Все эти населённые пункты возникли в результате переселения крестьян из старожильческих сёл Бийской, Енисейской и Смоленской волостей на левобережье Бии и по нижней Катуни за черту так называемой Бийской казачьей линии и в 1825 году образовали новую волость – Алтайскую. Именно село Алтайское в дальнейшем становится базой дальнейшего укрепления русско-алтайских, а затем и русско-монгольских торговых связей, а также началом нового торгового пути, названного позднее Чуйским. К середине века многие наиболее предприимчивые крестьяне предгорных волостей, мещане Барнаула, Бийска и Змеиногорска начинают заниматься конной развозной и ярмарочной торговлей с алтайцами в районах средней Катуни, постепенно расширяя оборот и географию своих торговых операций с алтайцами. Первоначально посещая алтайские стойбища только в летний период и наездами, они со временем всё более убеждаются в несомненной выгодности подобной торговли и начинают сооружать в местах торговли заимки-склады: избушки для жилья, лабазы для товаров, загоны для купленного скота.

Таких купеческих факторий становилось всё больше, и располагались они вдоль торгового пути, уходящего с годами всё южнее, вглубь центрального Алтая. Первой такой южной факторией стала заимка купца Шебалина на реке Семе, ставшая впоследствии крупным селом и центром русской торговли в Горном Алтае. Подобные же склады и жилые избы, сооружаемые отдельными купцами «пооборотистей» или вскладчину – «кумпанским коштом», позднее превращаются в села Топучее, Теньга и Онгудай. Но южнее купцы торговать ещё не осмеливались, а весь товар скупался у них торговцами из алтайцев-теленгитов, являвшихся своего рода посредниками в русской торговле с южным Алтаем и Монголией. Хотя, по сведениям известного исследователя Сибири В. В. Радлова, первые избушки бийских торговцев появились на Чуе ещё в 20-х гг. XIX века, и они ездили к границе, где торговали с офицерами и солдатами монгольской пограничной стражи. Однако во второй половине XIX века в торгово-экономических отношениях между Россией и Моголией, являвшейся тогда частью Китайской империи, наступает качественно новый этап. Этому способствовали Кульджинский трактат 1851 г., Айгунский и Тяньцзинский договоры 1858 г., Пекинский договор 1860 г. и торговые правила 1862 г. Русские купцы получили большую экономическую свободу, была разрешена беспошлинная торговля вдоль границы в пределах 50 верст по обе стороны от пограничной черты, разрешалась круглогодичная торговля по всей Монголии. Бийские купцы братья Хабаровы и змеиногорский торговец мещанин Токарев, не без основания почувствовавшие от этих правил скорые выгоды и серьёзные обороты, в 1863 году построили первые избушки на реке Чуе. Они находились в урочище, которое называлось по алтайски КожоАгач, расположенном в 15 верстах ниже того места, где при слиянии рек Юстыд, Сайлюгем, Кокорю и Кызылчин образуется Чуя. К концу 1864 года в фактории Кош-Агач пионеров русско-монгольской торговли потеснили лабазы бийских купцов Мальцевых, Кузнецовых и Шебалиных, а дальновидный Гилёв в ожидании непременных и крупных барышей даже срубил себе и приказчикам жилой дом. Вскоре у речки Бураты начинает действовать три успешных ярмарки, впоследствии ставших известными не только в Монгольских провинциях, но даже в Китае. Они проходили в начале июня, в августе и декабре. Русские торговцы привозили сюда из Бийска хлопчатобумажные ткани, суконные материи, выделанные кожи, чугунные и железные изделия, галантерейный товар и обменивали их на скот, невыделанные овечьи и козьи шкуры, чай, пушнину. Но самым главным товаром, вывозившимся с Чуи, были шкурки сурка, которые пользовались большим спросом на рынках Европейской России и за границей. В 60-е годы бийские купцы ежегодно скупали на Чуе до 300 тысяч сурковых шкурок, которые затем выгодно сбывались на Ирбитской ярмарке. Русские купцы вели торговлю в белых палатках, рядом с которыми иногда вешали на высоких шестах куски ярких тканей, а монгольские торговцы ставили синие палатки. Первоначально главными покупателями российских товаров являлись всё те же монгольские офицеры и солдаты пограничной стражи, которые развозили их по всей Западной Монголии, но постепенно предприимчивые воины вытесняются монгольскими и китайскими купцами. Так главным направлением русско-монгольской торговли становится Чуйский конный путь, который шёл от села Алтайского через уже сложившиеся ранее купеческие фактории – Чергу, Шебалино и Онгудай до переправы Кор-Кечу, затем преодолевал Сальджарский перевал и спускался к Чуе по долинам рек Черная и Иня, а затем шел по ее правому берегу до Кош-Агача. Первым русским купцом, перешедшим монгольскую границу, стал бийский купец В. Гилёв, который в 1864 году вместе со штабс-капитаном российского Генерального штаба А. Принтцем ездили в город Кобдо для решения вопроса об установлении торговых связей приграничных районов Монголии и России. Уже через шесть лет в приграничных Кобдо и Улясутае открывают свои торговые лавки не только Гилёв, но и Смирнов, Котельников, Бодунов. Если в 1890 году в Северо-Западной Монголии насчитывалось только шесть отделений русских торговых фирм, то к 1902 году только в Кобдо уже действовало четыре отделения, две в городе Улясуте и двадцать в других приграничных городах. Несмотря на отдаленность, русско-монгольская торговля оказалась выгодной, перспективной и это заставляло отдельных русских купцов проникать во внутренние районы Китая всё дальше. Ещё в 1885 году купец Котельников со своей торговой экспедицией впервые проникает за пределы Великой китайской стены и открывает торговлю в городах Суджоу, Гань-Жу и Лань-Джу-Фру. Так Чуйский торговый путь начинает занимать важное место в русско-монгольской и русскокитайской торговле. По данным учреждённой в 1891 году в Онгудае таможни, к 1897 году по Чуйскому тракту вывезено из Монголии различных товаров 306825 пудов на сумму почти в 2 миллиона 200 тысяч рублей, а отправлено в Монголию 57779 пудов стоимостью более миллиона 720 тысяч рублей. Как отмечал один из ведущих исследователей проблем развития сибирского торгового капитала А. В. Старцев, к концу XIX века для дальнейшего развития взаимовыгодных русско-монгольских связей наибольшую остроту и актуальность приобрёл транспортный вопрос, нерешённость которого ставила под сомнения перспективы дальнейшего расширения экономического сотрудничества.

Историк приходит к выводу, что на Алтае в этот период сложилась ситуация, когда возможности дальнейшего развития торгового обмена тормозились медлительностью, слабой пропускной способностью, нерегулярным характером и высокой себестоимостью перевозки товаров по Чуйскому пути. Дело в том, что этот путь представлял из себя лишь конную тропу, передвигаться по которой можно было только верхом, а на некоторых наиболее опасных участках даже приходилось спешиваться и вести лошадей, как тогда говорили, «в поводу». Описание одной из подобных конных троп мы находим в дневниках приват-доцента Дерптского университета, известного в то время ботаника Александра Бунге, совершившего в 1826 году поездку по Восточному и Центральному Алтаю. Отмечая узость и крутость пути, ведущего через Ябоганский перевал в долину реки Урсул, он упоминает груды сухого хвороста и пирамидки камней, которые «каждый проезжающий калмык неизменно оставляет за благополучно преодолённый опасный подъём в гору, а таковыми здесь являются почти все».

На Чуйской торговой тропе особенно опасным для купеческих караванов был участок от Онгудая до Кош-Агача, который тянулся на 250 вёрст. Проезжая по нему в 1869 году, бийский уездный исправник Е. Замятин, потрясённый увиденным, так написал в своём отчёте: «Чтобы иметь понятие о современном пути на Кош-Агач, нужно видеть его в натуре, каждое же описание может показаться невероятным, как например, на Чуйских бомах есть места, где вьючные и верховые лошади проходят по скале, отвесно упадающей к реке. Пробираясь по неровной каменистой тропинке, лошади прыгают с камня на камень… по временам ударяясь боком о скалу, поднимающуюся вверх от тропинки. Только особая предприимчивость и желание получить хорошую прибыль на небольшой капитал побуждает торговцев предпринимать поездки на Чую по существующим ныне путям». Далее Замятин сетует на то, что многие из купцов, «…съездив на Чую два или три раза и потеряв здоровье, отказались от продолжения торговли на Кош-Агаче, несмотря на всю выгоду этой торговли».

Из бийских торговцев только самые энергичные, не боящиеся рискнуть своим капиталом ради баснословной, но не гарантированной прибыли (а она порой доходила до десяти и более рублей на каждый вложенный «целковый») наживали состояния на торговле с Монголией. Именно они в дальнейшем сформировали особую группу бийских купцов, которых земляки уважительно, с завистью именовали «чуйские-миллионщики», а известный исследователь Сибири Г. Н. Потанин считал «достойными для подражания персонами». И вот такие «башковитые купчины» в начале каждого лета формировали караваны, играя желваками и поглядывая на синеющую за Бией полоску алтайских гор, размашисто крестились на дедовский иконостас и поторапливали приказчиков – «Ничё, ничё…небось сподобит Господь! Трогай, православные!» Из Бийска караван выходит засветло и купцы поспешают, желая к вечеру добраться до Алтайского, а это почти 70 вёрст пути через сёла Катунское, Смоленское, Старая Белокуриха. Весь груз (ткани плисовые, бязевые, китайка, выделанные кожи, скобяной товар, льдисто-синеватые головы сахара) запакован в тюки на телегах, благо, что дорога покамест позволяет – степью да холмами идёт, широкая…трактовая. До Кош-Агача пути аж 500 вёрст, ещё верхами намаемся, а пока можно и прикинуть разумно, что в какую цену нынче торговать, чтоб с прибытком вышло.

Сергей ИСУПОВ

При написании статьи использованы данные исследования А. В. Старцева, документы и фотографии фондов Бийского краеведческого музея имени В.В.Бианки и материалы личного архива автора.