Помню, еще в юности эта фраза встретилась мне в какой-то книжке, и я долго не знал, что принадлежит она Оскару Уайльду. Мысль меня тогда поразила, как все парадоксальное. Потому что мы-то жили согласно поговорке «по одежке встречают, по уму провожают». Здесь все было понятно: как ни наряжайся, а глупость не скроешь. И вообще, дело не во внешности, а в истинных твоих, то есть внутренних достоинствах. Взрослые говорили: главное, какой человек.

При этом глубоком убеждении мы все же тщательно следили за своей внешностью. В юности человек круглосуточно не сходит с подмостков. Поэтому надо выглядеть. Иначе зачем мама старательно перешивает для меня куртки старшего брата, а я свои непослушные волосы мучаю бриолином? Нет, все имеет отношение именно что к чему-то главному во мне.

Вернее, во мне все главное, потому что все — мое, и мой внешний вид, голос, жест и есть Я в самом при этом неоспоримом своем проявлении. И ни одна девочка не согласится с песней, что вот, мол, «не родись красивой, а родись счастливой». Каждая хочет быть красивой и знает: это и есть самый короткий путь к счастью. А дурнушки пусть читают на школьных вечерах Заболоцкого про то, что такое красота: «Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде». Скучно и нужно только для тех, кому не повезло.

Фраза пришлась кстати. Вот, например, в книге или в кино сразу видно, когда появляется предатель или бандит. Руки у него потеют, улыбка фальшивая, брюки и рукава куртки короткие, наигранный смех, а взгляд при этом отводит в сторону — обдумывает, как бы лучше обмануть. Остальные герои просто наивные, не сразу замечают. Но мы-то видим сразу. Да и в жизни тот, кто нам неприятен, имеет, как правило, отталкивающие манеры, внешность и даже фамилию. По манере одеваться легко можно определить, кто щелкопер, а кто кинозвезда.

Но все мы еще при этом и идеалисты, ибо свято убеждены в собственной нравственной непорочности. Искренне верим в то, что говорим, и думаем, что думаем то, что думаем в данную минуту, а хотим того, чего хотят все хорошие люди на земле. Тут и соображать ничего не надо — достаточно посмотреть в глаза, которые ведь никогда не лгут (эта поговорка годилась).

Боже, с какой наивностью и бесстрашием можно было тогда предложить посмотреть в глаза и как хороша была жизнь в лучезарно-одномерном мире!

Были и тогда, конечно, всякого рода комплексы, отчаяние, внезапно накрывшая ум мизантропия и ощущение собственного изгойства, даже муки совести…

Но все они были так очевидны, скоротечны и так нуждались в зрителе и слушателе, что их невозможно было долго таить в себе, а значит, ты снова оказывался даже в дурном честен, искренен и, в сущности, очень даже неплох. И красив, конечно.

Потом жизнь усложнилась, да и сам успел натворить бед. Узнать, например, позорное несоответствие прекраснодушного замысла, истинных намерений и реальных сил.

Весь этот процесс молодого еще взросления сопровождало, конечно, чтение нашей великой литературы, начатое в школе. Она учила сложной диалектике соотношения внешнего и внутреннего. Но, в сущности, тоже приучала к строгой обязательности такого соотношения. Это называлось «художественная деталь». Ноздрев, например, при первой же встрече стал говорить Чичикову «ты» — от него ничего хорошего ждать не приходилось. Рудин уже в начале романа заговорил таким тонким голосом, что каждому становилось ясно: для революционных устремлений он слабоват, ну а о «голой Элен» в театре что и говорить.

Потом наступила некая пресыщенность реалистической литературой. Проблема соотношения внешнего и внутреннего представлялась теперь старомодной. К тому же чем больше воплощений приобретала жизнь, тем более несовершенной представлялась очередная реализация. Да, все мы не красавцы, но соотношение внешнего и внутреннего — смешная забота, не молодые ведь люди.

Однако поворот к реализму, видимо, неизбежен. Вновь хочется не то что простых ответов, но какой-то внутренней устойчивости и ясности.

Никуда не деться — наше отношение к человеку складывается буквально в первую минуту знакомства. То есть соответствует впечатлению, которое произвела его внешность. Одежда здесь играет, разумеется, не последнюю роль. Но, думаю, и Оскар Уайльд говорил не только об одежде. Лицо, голос, манеры, разговор. Повадки человека «себе на уме» или суетливого и неуверенного в себе сразу бросаются в глаза. Претенциозность или же немногословность человека достойного тоже.

Да, что там — всякий человек, с летними барханчиками вокруг зрачка, похоронной походкой стареющего юноши, искренним смехом, мрачноватым взглядом — весь как на ладони. Вроде ошелушенной семечки под взглядом полуденного солнца. Если же придумал себе образ, то, рано или поздно, игра обнаружит себя.

Не обмануть, не скрыться. И да, только глупцы не судят по внешности.