Таежная сказка

"Оптимизм - это доктрина, утверждающая, что все прекрасно, включая безобразное, все хорошо, особенно плохое, и все правильно, в том числе неправильное… Доктрина эта передается по наследству, однако, к счастью, не заразна." Амброз Бирс

Таежная сказка
Коновалов с равнодушным видом выслушал заявление старого приказчика
лесной концессии, что контора, вследствие сокращения летних погрузок,
принуждена уволить двух десятников и выбор пал на Фетюкина и на него –
Коновалова.
– Не от меня это, Артемий Иванович! Все это – новый управляющий…
Осенью, как начнем опять работать, – милости просим опять к нам! –
сочувственно прибавил старший приказчик.
Коновалов вышел и зашагал по направлению к своей землянке. На минуту он
остановился и устремил взгляд на чернеющие вдали маньчжурские сопки.
Подошвы их уже окутались вечерним туманом, и лохматые вершины точно плыли
по призрачным волнам.
Большая птица бесшумно слетела с ближайшей ели и черным, исчезающим
пятном скользила к далеким вершинам. За ними, полные ночных тайн, лежали
широкие пади Хингана. Сторожкий марал пасся там в ночной тишине, зелеными
огоньками вспыхивали в чаще глаза тигра, и среди буреломов и обомшелых
стволов жила старая таежная сказка про безымянные ключики, где лежит еще
никем не тронутое золото – ключи мира.
Впрочем, сказка эта иногда и покидала чащу тайги и приходила к людям,
чтобы показать им свои неблекнущие одежды и умелой рукой разбросать перед
их глазами миражи счастья…
В этот вечер она, по-видимому, уже покинула свое тайное лесное жилье,
потому что воздух был полон ее дыханием и тонкому уху слышался даже еле
уловимый шорох ее платья, когда она неосторожно задевала за кустарник,
бесшумно скользя над пеленою тумана.
Вероятно, поэтому и Коновалов в ту минуту вспомнил своего прадеда.
Исходил прадед якутскую тайгу, вдоль и поперек изрыл ее лопатой.
Добывал немало золота и в несколько дней все спускал в кутежах…
Резкий паровозный свисток и грохот груженых бревнами платформ с
железнодорожной ветки концессии толкнул мысли Коновалова по совершенно
другому направлению – к городу, куда теперь ему предстояло возвратиться.
Опять бесконечные поиски работы, унизительное выстаивание в передних и
шумная городская жизнь… Блестя витринами магазинов и разряженной толпой,
она пронесется мимо него, оставляя ему лишь право издали ею любоваться
и… завидовать!
* * *
Воздух в землянке был сырой и спертый, так как двери нельзя было держать
открытыми: целые полчища мошкары устремлялись в нее на свет лампы. И то
уже, несмотря на предосторожности, набралось множество всякого гнуса,
липнущего к накалившемуся стеклу лампы.
Сидя на нарах, Коновалов слушал спотыкающуюся болтовню Фетюкина,
который, немножко под хмельком, размахивал руками и с жаром уверял, что
он, Фетюкин, плевать хочет с высокого дерева на свое увольнение.
– Уволили, ну… Будто только и работы, что здесь… в концессии! Я,
брат, все равно не пропаду, потому – специальность имею – парикмахер-с!
Отсюда… прямо катну в Харбин и – в первоклассный салон – так и так,
можем по-всякому, а-ля фасон! Тут тебе сейчас и белый халат, всю
артиллерию в руки и – мальчик, воды!.. Мне, вот, тебя только жаль: за что
тебя уволили?! Опять же – ты ни к чему не учен…
А по-настоящему, все это – кочергинские штучки… уж я знаю… Его
самого уволить надо, а не меня! Нет, ты скажи, Артем Иванович, есть
справедливость на свете или нет?
Коновалов не успел ответить, как в дверь постучали. Фетюкин вышел на
середину комнаты и закричал:
– Что там антимонию разводить!? Заходи прямо, без доклада – мы люди не
гордые!
За дверью послышалось оханье, кряхтенье и удушливый кашель, а затем в
землянку шагнула темная фигура мужчины, у которого вместо лица были видны
только клочья черной, с обильной проседью бороды и нависшие над глазами
густые пучки бровей. Он кашлял хрипло и глухо, несколько секунд молча
разглядывая присутствующих.
– Ох-хо-хххо! Здравствуйте, милаи! Иду это, ай – огонек светит, дай,
думаю, попрошусь ночевать; авось, не прогонят больного старика…
Тайгой все шел, измаялся… Ох-хо-хххо!
– Откуда идешь, старик! Сам ты кто? – вдруг приняв начальственный тон,
напустился Фетюкин на старика.
– Промысловые мы, охотишкой промышляем… Вот, заболел дядя Ерема и –
весь тут!
– Какой ты, шут, охотник: у тебя и ружья нет?!
– У ороченов осталось ружье-то. Две недели у них лежал, так и пришлось
ружьишко им оставить.
– Да ты чего? – обратился к Фетюкину Коновалов, – пусть проспит ночь
человек; нам какое дело, кто и откуда!
– Так-то так, да мало ли тут всякой швали шатается… Ты посмотри, что
из него мошкары валит! Леший он из болота!
– И мошкаре жить-то надо, – смиренно ответил старик. – Всякая тварь от
Бога, мил человек!
Старик водворился на нары. Коновалов разжег очаг и приготовил ужин, не
забыв и старика пригласить покушать. Фетюкин уже успел забыть свои
начальственный тон и вытащил бутылку водки.
– Хлопни, старче, кружечку; первое лекарство – как рукой снимет твою
хворь!
К удивлению Коновалова старик выпил жестяную кружку не поморщившись,
как воду, и принялся за еду с завидным аппетитом. С тех пор, как его
пустили ночевать, он и кашлять стал мало…
Тут только Коновалов разглядел, что старик был настоящий таежлый волк,
каких ему приходилось видеть только на Олекме и на Амурских приисках,
когда Коновалов, тогда еще сын богатого золотопромышленника, приезжал на
отцовские прииски.
Фетюкин, совсем уже пьяный, жаловался старику на несправедливость
своего увольнения и щедро подливал ему водки.
– Лакай, старче, – все равно пропадать! Старик пил, прислушиваясь к
разговорам и, видимо, что-то соображал. Вдруг он протянул руку к обрубку
дерева под изголовьем Коновалова и хитро подмигнул:
– Липа, говоришь?
– Липа.
– Лоток мастеришь: стало быть, в город к аршинникам не поедешь?
Коновалов помолчал.
– То-то, знаю, – продолжал старик, – по отцовской крови на золотишко
тянет! Ведь ты же – Коновалов!
– А ты откуда знаешь?
– По обличью, милый! – Тут старика опять хватил кашель. – По обличью:
старика-то твоего знавал. Ох-хо-хххо, – могутный был человек!
Старик замолчал на минуту и пытливым взором разглядывал обоих
собеседников. Затем он оглянулся на дверь и заговорил приглушеннымы
голосом:
– Не ездите в город к аршинникам! Дружным ребятам по секрету скажу:
напоролся я на ключик в тайге. Золотишко аховое… Харч на три месяца
надобен… Опять же – струмент! Вы расчет получите – можно. Ежели
втроем… – тут голос старика понизился до шепота.
Фетюкин захлопал осоловелыми глазами и учащенно задышал. Через
несколько минут у него вырвалось сдавленно:
– Леший тебя побери! Выходит, значит, что у меня собственный салон
будет?!
Его мечтания, видимо, никуда выше этого не поднимались.
Головы трех мужиков склонились еще ближе друг к другу. Свет керосиновой
лампы рисовал с них причудливые тени на стене.
А пока старик шепотом продолжал описывать свое открытие, – в землянку
бесшумно вошла старая таежная сказка. Та самая, которая когда-то заставила
предков Коновалова и тысячи им подобных “людишек” устремиться в холодные
дебри Якутии.
Таежная сказка тихо уселась среди разговаривавших мужиков и блистала их
взорам, перевоплощаясь в жгучие сны каждого из присутствовавших.
Решение присоединиться к старику было принято. Трое мужчин обо всем уже
договорились и легли спать, а таежная сказка, по-прежнему оставалась тут и
навевала им сны.
Старому таежному бродяге, Ереме, снилась огромная бревенчатая изба.
Стены тесаные. В переднем углу – большой стол, накрытый грубой
скатертью, а на нем – нарезанный ломтями пирог с амурской кетой и
дымящаяся чашка жирных щей.
Белолицая крупная баба, жеманно улыбаясь, ставит на стол поднос с
рюмками и водкой, приговаривая:
– Откушайте, Еремей Макарыч, водочки! Сам Еремей Макарыч, в новых
сапогах и в жилетке поверх рубахи на выпуск, – хитро прищурил глаз и
ущипнул бабу за бок…
Коновалов же видел в это время зеленый пальмовый остров. Теплые волны
пенистыми гребнями набегали на белый песчаный берег. При лунном свете, под
страстно-стонущую гавайскую мелодию, плясали обнаженные женщины с белыми
цветами в черных шапках волос и эбеновыми телами. Шумел океан…
Что же касается Фетюкина, то он видел себя хозяином блестящей, с
огромными зеркалами парикмахерской. Везде лежали никелированные машинки
для стрижки, ножницы, тарелочки, одеколон… И публики полно!
Подмастерья не успевают. Везде сидят брюнеты, блондины, даже лысые, и
всех нужно стричь, стричь…
http://www-osd.krid.crimea.ua/~arv/ Roman V. Annenkov



"Высший человек отличается от низшего своим бесстрашием и готовностью бросить вызов несчастью. Фридрих Ницше"

Related posts