Разгром старообрядческих Керженских скитов епископом Питиримом на западе произошёл немногим раньше разгрома Джунгарии армией Цинского Китая на востоке. На реке Бухтарме, между Иртышом и Алтаем, образовалась по сути дела ничья земля, где жили недобитые ойраты и теснившие их казахи. И вот среди этих кочевников стали оседать беглые русские староверы, искавшие край, свободный от власти Антихриста.

От буддистов-ойратов они узнали про Шамбалу, и в русском сознании она из особого состояния души превратилась в БЕЛОВОДЬЕ – вполне материальную страну свободных и честных людей, которую надо лишь как-то найти! Над Бухтармой нависала священная гора Белуха, вход Шамбалы по местным повериям. И среди бухтарминских каменщиков (то есть, по современному, “горцев”), как записали этих староверов царские переписчики, находились те, кому удавалось перелезть через Катунский хребет. А за горами путники действительно обретали Беловодье – в верховьях Катуни лежит плодородная Уймонская долина, где можно было жить по вере и правде без чуждой власти над собой.

Уймонская долина вытянута вдоль Катуни примерно на 70 километров, а её ширина от Теректинского хребта на севере до отрогов Катунского хребта на юге – от 8 до 15 километров. Узкой и длинной, впрочем, она не кажется, и тем не менее с алтайского красивое название переводят как “коровья кишка” или хотя бы “коровья шея”. С иных тюркских языков есть более благозвучный перевод “десять моих мудростей” или даже “тысяча мудростей”, бурханисты считают, что “уйм!” – это вариация “аум!”, ну а для русского уха тут отчётливо слышится слово “уйма”. Первое отличие Уймонщины от остального Алтая с его чередованием тайги, сенокосов и пастбищ – в обилии золотистых полей, ухоженный вид которых на фоне гор навевает ассоциации с Европой. Староверы успели даже культивировать здесь собственный сорт пшеницы, за красноватые зёрна называвшейся “аленькой”, и муку из неё поставляли к царскому столу для караваев. Ещё кержаки  держали скот от овец до маралов и разводили пчёл. Единственными хозяевами долины стариковцы не были никогда – у подножья Теректинского хребта по сей день стоят в основном алтайские сёла, но алтайцы здесь какие-то свои, более обрусевшие.

Первопоселенцем Уймона считается Гаврила Бочкарёв, пришедший сюда в 1797 году с Аргута с тремя сыновьями и дядей. Откуда он был сам, точно не известно, но во всяком случае был он беглый старовер, с Аргута так же ушедший от представителей власти. Говорят, он дружил с местными ойратами (алтайцами) и убедил их платить ясак, в благодарность за что и царские чиновники не стали его арестовывать. По другим данным, Уймон был основан в 1792 или даже 1786 году, то есть возможно богатырь Гаврила просто объединил разрозненных переселенцев благодатной долины. На Уймон люди шли с Бухтармы по перевалам, бежали со страшных “кабинетских” заводов и шахт Рудного Алтая, труд на которых был хуже каторги, и даже приходили напрямик из “материковой” России.

Слава Уймона быстро разлетелась по потайному меру древлеправославных, промеж которых с начала 19 века обильно ходили рукописные “путеводители” (не удивлюсь, если это слово как раз оттуда и происходит) с описанием маршрута Москва – Казань – Бийск – Уймон – Беловодье. Уймонская долина считалась уже не самим Беловодьем, а своеобразной перевалочной базой, местом, где живут люди, точно знающие на Беловодье путь. Дальше версии сильно варьировались, от “между Бухтармой и Китаем” до “сначала через горы, две недели по пустыне, а потом ещё 40 дней морем”. Сходились все в одном: попасть на Беловодье ОЧЕНЬ сложно, даже просто невозможно без Чуда, без Божьей помощи, а потому лишь чистый сердцем человек способен его обрести.

Что такое вообще Беловодье? На мой взгляд, это не там, где молочные реки в кисельных берегах (да и топкие такие берега откровенно), быт Беловодья вполне может быть суров и тяжек. Суть Беловодья в другом – это край, где живут только честные, только ответственные люди. Главный критерий Беловодья, как его понимаю я – доверие: Беловодье – это там, где ты можешь безоговорочно доверять любому встречному… а любой встречный может безоговорочно доверять тебе. Беловодье – это мир, где каждому отдельно взятому человеку нечем себя оправдать, если он поступил недостойно. Это-то и есть главная преграда: если не хватит тебе честности и осознанности, то тебя туда в лучшем случае не возьмут, а если и возьмут – ты сломаешься, оставшись со своей слабостью один на один.

Так и жили уймонцы – крепко и достойно, и опрятность их деревень повергала в восторг немногочисленных доходивших сюда исследователей. Государственные люди здесь тоже бывали, но редко и не особо вмешиваясь в жизнь староверческого угла, тем более с 1792 года “каменщики” и вовсе относились к инородцам, в жизнь которых, наделив их многочисленными льготами, русская власть без надобности старались не лезть.

До 1824 года они жили “под зайсаном”, то есть управлялись той же национальной администрацией, что у алтайцы; потом была создана Уймонская инородческая управа, действовавшая до 1878 года. Но и после того никому из власть имущих не было дела до этого глухого угла в тупике Катуни, разве что в начале ХХ века разразилась большая земельная тяжба (подробную историю см. здесь). Верх-Уймон разбрасывал по долине семена-заимки, позже становившие сёлами; в 1826 году здесь было 15 дворов, в 1878 – уже 74 двора, а в 1885-86 годах у стариковцев случилась маленькая война с алтайцами, у которых они отборали сенокосы под свои поля.

В большом мире тем временем бурлили умы, кончались победами и поражениями войны, освобождались крестьяне, строились заводы и фабрики, рабочие сбивались в стачки, в журналах публиковались романы… И всё более в большом мире распространялась мысль, что Беловодье от нас отделяет не пространство, а время, а латинское название Беловодья – Communism, поскольку при коммунизме живут только честные люди, готовые трудиться по способностям и брать по потребностям. Так в Уймон впервые пришла война – гражданская, и развязка её алтайской части наступила в соседней Катандинской долине, где до революции стояли казаки. Потом на Уймон пришёл комиссар, и сказал:
-Что это вас тут такое? Беловодье, говорят, ищите? Чтоб от каждого по способностям, а каждому по потребностям, так?
-Так! – ответили бородатые староверы, снимая картузы.
-У, шарлатаны! Да я за версту ваш дух кулацкий чую. И сущность у вас – антипартийная. Я вам покажу ещё!
Ушёл тогда комиссар, кержаки вслед ему посмеялись – и таких, и иных на своём веку видывали! Но новая эпоха прокатилась по Уймону и Бухтарме паровым катком: так как большинство здешних крестьян по новой классификации были “кулаки”, масштабы здешнего раскулачивания были сравнимы с депортациями народов. В основном уймонцев отправляли в Нарым на севере Томской области, в совершенно непривычные им условия. В разгроме уймонских деревень активно участвовала также русская беднота из окрестных долин, и в те годы нередкими были сюжеты, когда баба доила коров в расшитом жемчугом платье из кержацкого дома…. Иным с Нарыма дозволялось вернуться, но стоило им встать на ноги вновь – как следовала новая ссылка. Даже “аленька” как местный сорт пшеницы была утрачена в те годы.

Общая беда Великой Отечественной войны советский народ объединила, а несколько десятков молодых ребят с её фронтов не вернулись в Уймон. Трагедии коллективизации ушли в прошлое, кержаки и пришлые смешались, и многие стариковские потомки сбрили бороды. Однако время шло, и в тихом омуте Застоя бродили свои черти. Всё больше людей понимали, что Беловодье всё-таки отделено от нас не временем, а пространством, вот только искали мы его напрасно на Востоке – ведь как заметил один русский журналист, работавший на Третий Рейх, Солнце всходит на Западе!

Теперь Беловодье называли лишь иносказательно “как в Европе”, “цивилизованный мир”, “развитые страны”, где всё в достастке и всё в кайф, и красивые добрые люди день и ночь улыбаются от счастья, приумножая вокруг себя красоту. Вот прошла Перестройка, вот рухнул Советский Союз, и новая эпоха опять прокатилась по уймонским сёлам паровым катком нищеты и разрухи, и два спившихся алкаша без бород получили теперь право спорить за столом, кто из них больший кержак. Нашлись в Большом мире и те, кто сочли, что Беловодье всё же по времени отделено от нас, но только не в будущем оно находится, а в прошлом, и называется то ли “Россия, которую мы потеряли”, то ли “такую страну развалили!”, а может и вовсе “эпоха ведических русов”? Гласность позволила об этом спорить, и люди спорят теперь до хрипоты, до стёртых о клавиатуры пальцах: где же оно, наше русское Беловодье? Где?!

Но на Западе оно или на Востоке, в будущем или в прошлом, во внешнем мире или в сердце каждого из нас, а знает русский человек лишь одно – Беловодье есть! И будет его искать, даже если на словах в него не верит. Такова наследственность, сущность, национальная идея, если угодно…

Что же касается Беловодья как такового, то существует много гипотез его происхождения. Самая экзотическая – что так ещё в Древней Руси знали страну Бод, по современному говоря Тибет, и якобы даже Владимир Красно-Солнышко отправил не 4 посольства (к православным византийцам, итальянским латынянам, булгарскими мусульманам и хазарским иудеям), а 6 – две тайных миссии якобы ходили на Восток, к буддистам, да так и остались в благом краю. Зародилось ли предание о Беловодье на Бухтарме, или в виде Шамбалы и Белухи русские люди там лишь нашли ориентир – теперь уже сложно сказать. Как бы то ни было, огромное и отложенное влияние на судьбу Уймона буквально накануне его разгрома оказали Рерихи.

Центрально-Азиатская экспедиция Николая Рериха стартовала в 1923 году. Подготовка её около года велась в Дарджилинге (это в Гималаях между Непалом и Бутаном), куда Великое семейство прибыло из Нью-Йорка. Затем караван с Николаем Рерихом во главе двинулся вдоль Гималаев через Индию, Ладакх, Китайский Туркестан, Россию вокруг Алтая и Саян, Монголию, страшный ледяной Тибет, и в 1928 году вернулась в Дарджилинг. В Россию в 1926 году Рерихи въехали близ Зайсана, по Иртышу добрались в Омск, поехали поездом сначала в Москву ненадолго, потом в Новониколаевск (Новосибирск), по Оби в Барнаул и далее снова пешком и верхом по Алтаю. В Верх-Уймон экспедиция прибыла 7 августа 1926 года, и находилась в этой долине 12 дней, ежедневно совершая выезды по окрестным сёлам. Маленький в общем эпизод большого пути, но и для творчества Рерихов, и для Уймонской долины он оказался судьбоносным.

Базой Рериха был дом Вахромея (Варфоломея) Семёновича Атаманова – местного врача, которого Рерих отождествлял со Святым Пантелеймоном. Они оба – на кадре выше, и думаю понятно, кто есть кто. Вахромей Семёныч не был стереотипным “сельским целителем”, выписывал из города журналы по медицине и современные лекарства, но народные средства в горной глуши всё-таки были доступнее. Поэтому Вахромей все горы вокруг исходил в поисках лекарственных трав, и слыл лучшим на Уймоне проводником. Прежде он уже водил по этим горам исследователя Василия Сапожникова и художника-алтайца Григория Чорос-Гуркина. Но думаю, Рериху он был важен как проводник не только по материальному, но и по “тонкому миру”, по той самой Руси Изначальной, которую Великое семейство здесь искало.

Пока в долину валом не повалили их неразумные последователи, Рерихи оставили здесь добрую память, и ещё бесценнее был их вклад в сохранение и описание здешней культуры. Потому что уже три года спустя всё это начали громить: тот же Атаманов в 1929 году был сослан в Нарым, и вскоре умер там от тоски по родине, не зная, что почта уже не спеша везёт в Нарым бумагу о его реабилитации. Тем не менее, у младших Рерихов отношения с советской властью были очень неплохими. Юрий Рерих (обучавшийся в Оксфорде, Сорбонне и Гарварде, говоривший на 22 восточных языках, а в Центрально-Азиатской экспедиции отвечавший за безопасность) в 1957 году вернулся в СССР и умер в 1960 году в Москве уважаемым учёным-востоковедом. Святослав Рерих оставался в Индии, где дожил до 1993 года, но наследие Великого семейства частью передал родной стране при жизни, частью завещал. Потому и советская власть к Рерихам была благосклонна, и уже в 1960-х годах в Верх-Уймон зачастили исследователи, а в 1972 году на выявленном доме Атамановых открылась мемориальная доска:

Не похож дом? Потому и выявить его было непросто – в ХХ веке он утратил флигеля и нижний этаж. Комплексная реставрация прошла в 1996-2001 годах, причём облик “дворовой” части восстанавливали без опоры на фотографии, но когда таковые обнаружились в архивах, оказалось, что ошиблись совсем чуть-чуть. Подлинные в доме-музее только брёвна второго этажа, да и то не все. Ныне музей подчиняется Сибирскому Рериховскому обществу (а их в России несколько), а работают тут двухнедельными вахтами сотрудники из Новосибирска. Во флигелях – экскурсионное бюро и книжная лавка, а билет подразумевает экскурсию.

На первом этаже показывают фильм о семействе Рерихов. Все картины здесь – репродукции, но есть среди них очень важные. Крайняя слева “Победа” написана Николаем Константиновичем  в 1942 году, и ныне хранится в Новосибирске, но не в Рериховском центре, а в Доме Учёных. Кто кого на ней победил – в общем ясно (Юрий Рерих так и вовсе в 1941 году порывался прямо из Лондона пойти добровольцем в Красную Армию), но гора на заднем плане – однозначно Белуха со стороны истоков Катуни. Справа – “Приказ Учителя”, написанная в 1947 году последняя картина Николая Константиновича, и в перспективе ущелья сложно не признать Аккем, вдоль которого мы ходили в трёх прошлых частях. Ну а над ней – “Звенигород”, образ города будущего, который по словам Рериха однажды должен вырасти в Уймонской долине.

Предметы староверов, в том числе проделавшие долгий путь до этой долины иконы Красного угла и лестовка – чётки, олицетворяющие лестницу духовного пути:

Русская печь и второй этаж с покосившимися от времени подлинными брёвнами. Доска – всё, что уцелело из наследия Агашевны: стариковцы звали друг друга в основном по отчествам, но Вахромеева сестра Елена Атаманова родилась без отца, и потому её по матери Агафье называли Агашевной. Сестра врача была художницей, расписывала кержацкие дома, и хотя почти всё утрачено, с росписями Агашевны мы ещё встретимся.

Подлинные вещи Рерихов из экспедиции – Николая Константиновича, Елены Ивановны, Юрий Николаевича:

Мне очень нравится рериховская живопись. Та самая, которая “не фотография”: Рерих писал мир не таким, каким человек его видит, а таким, каким человек его помнит, где признаки “тонкого мира”, проще говоря мысли и чувства, не менее материальны, чем горы, деревья, дома, фигуры…

По соседству на той же центральной улице – понурый районный краеведческий музей, традиционно остающийся в тени своих соседей:

А ещё через пару домов – музей староверия, или официально Музей истории и культуры Уймонской долины. Из Рериховского центра позвонили его хозяйке Раисе Павловне Кучугановой, и сказали, чтобы мы шли к музею, а она вскоре приедет его нам открыть.

Кержацкую старину на Уймоне собирала учительница истории Раиса Кучуганова: в 1973-74 годах был создан музейный класс в уймонской школе, а в 1996 году музей переехал в старинную избу, срубленную из лиственницы и пихтача в середине 19 века. Первую её хозяйку звали Пелагеей Фаддеевной. Говорят, при ремонте оказалось, что брёвна стали как металл, и топор от них отскакивал со звоном. Собиралась Раиса Павловна, однако, не только материальное наследие, но и осколки недобитой народной памяти – тем более жили стариковцы по 90-95 лет, и многие ещё помнили здесь своё самодельное Беловодье. Так Раиса Павлона стала не просто хозяйкой музея, а хранительницей народной памяти. Говоря сухим языком, теперь она – крупнейший фольклорист Уймонской долины, автор ряда книг по её истории и традициям, но как замечал не я один, её речь, сдобренная древними поговорками, похожа на проповедь.

Минут 20 мы ходили вокруг музея. Без Раисы Павловны – усадьба как усадьба, поэтому и показывает она избу только с экскурсией. Берёт недёшево (если мне не изменяет память, 200 рублей с человека), но честно скажу – оно того стоит. Вдобавок, специально ради нас она бросила какие-то свои дела – хотя и шутят местные, что “Раиса Павлона наше всё”, но живёт она обычной жизнью уймонских селян. Вот наконец она приехала на велосипеде, и поприветствовав нас, вошла в свои владения через крыльцо специфически местной конструкции: ворота – для скотины, а переход – для людей, потому что семьи тут были огромны и за каждым дверь закрывать не успеешь.

Самые удачные виды комната получились через окна, я наснимал их в ожидании Раисы Павловны. Первое, что бросается в глаза в кержацком доме – росписи, более всего напомнившие мне поволжский Дом со львом, но сделанные тут задолго до его выявления. Там староверов-беспоповцев называли кулугуры, тут – кержаки и стариковцы. Сами конструкции здешних домов восходят к допетровским Карелии, Поморью, Вологодчине, и вместе со старой верой и привычными приёмами строительства сюда попали и древние русские традиции росписи дома. Причём фактиечески это работы той самой Агашевны – в те же годы, что и Рерих, то есть накануне краха, Уймонскую долину изучала художница Наталья Нагорская. Занималась она примерно тем же, чем и я – просто ходила по свету и копировала его детали. Так она сберегла копии росписей Агашевны, ну а Раиса Павловна решила их здесь воссоздать.

Раиса Павловна усадила нас в красном углу (на этом кадре он слева), и её быстрая плавная речь соотносилась с экспозицией музея как душа с телом. Я даже не знаю, стоит ли пытаться тут хоть что-то передать – Кучуганову просто надо слушать, и уже не так важны детали, как целостная картина кержацкого мира, где даже суеверия (например, не оставлять ёмкости с водой открытыми, или как тут говорили “пастью”) были рациональны и имели практический смысл. Уймонские староверы были беспоповцы, условно причислялись к десятку согласий от часовенников до федосеевцев, встречались здесь и духовные христиане (бегуны), и темноверцы, молившиеся на единственную икону, которую хранили за пазухой и не показывали никому. Храмами были избы самых чтимых стариков, куда народ собирался для совместных молитв и чтений священных писаний. Одним из таких домов, по словам Раисы Павловны, когда-то была изба по соседству с музеем, а где стоит дом древнего старика Галактиона Фадеевича, служащий моленной ныне, мы спрашивать не стали, понимая, что это не то, о чём рассказывают чужакам.

Спрашивал я Раису Павловну и про Беловодье. Сказаний об ушедших туда в Уймоне правда сохранилось немало. Одни долго шли через Китай и Монголию, дошли до озера, услышали там звон колоколов, да повернули назад. Другие исчезали бесследно, да слали письма родным, что живут хорошо, а где – не поясняли. На самом деле, как я понял между строк, от ищущих Беловодье стариковские устали ещё очень давно, и учили таких просто: Беловодье – это добро. К примеру, один человек мост построил, чтобы все ходили – вот это и есть Беловодье.

Немного быта. Ухват для печки и специальная катушка под него:

Батик – булава из капа, основное оружие кержака на горных дорогах и в “земельных” стычках с алтайцами:

Колокольчики и куклы (соломенная – кажется, подарок музею, но точно не помню):

Вторая комната:

На память у Раисы Павловны стоит купить книгу “Уймонские староверы. Обычаи, традиции, культура” – сборник местного фольклора от исторических преданий до рецептов блюд.

Вид со двора музея. Катунские забочины (так тут называют боковые протоки) на фоне Теректинского хребта. Основное русло – дальше, за тем лесом.

Тёмные избы Уймона на фоне Катунского хребта. Верх-Уймон, как и раньше, русское село на полтысячи жителей, хотя и поялвяются в селе постепенно алтайцы – теперь они здесь более сплочёные и плодовитые, чем русские.

Староверов здесь осталось мало, в основном это действительно “стариковцы” – доживающие век старики, не стремящиеся завлечь молодёжь на свои потайные моления. Тут редко теперь увидишь человека с бородой, многие пьют водку, но всё-таки во многих уймонцах с первых минут общения чувствуется эта особая кержацая основательность и незыблемость. Староверие ушло, кержаки как субэтнос остались, и главное, чего здешние крестьяне и фермеры хотят от власти – это, как и 200 лет назад, просто им не мешать. Судьба “долины кулаков” была тяжкой, и человек, который нас возил дальше, говорил, что из трёх поколений своего рода он – первый дед; остальные до рождения внуков не дожили.

Вот он, Верх-Уймон, маленький и беззащитный:

Ещё тут есть деревянный ДК 1930-х годов и современный Дом ремёсел, но я их не приметил:

Сами виды сняты с кладбища:

Немного похожего на кладбища Керженских скитов, через которые прошли многие потомки местных старожилов. Атамановы, Бочкарёвы, Черепановы, Огневы, Блиновы – здесь эти роды значат больше, чем в иных уездах значили дворянские династии.

В соседней Замульте находится единственный действующий старообрядческий храм Уймонской долины – церковь Илии Пророка (2001) Белокриницкого согласия. “Австрийцы” среди кержаков были меньшинством, но иерархия позволила им лучше сохранить общность. Сюда я попал на службу, и служба, как часто бывает в староверческих церквях, проникнута духом Руси Исконной.

Ну а в основном и староверческое прошлое, и Беловодье тут превратились в просто бренд для привлечения туристов: