ПОЕЗДКА В СТРАНУ КАМЕНЩИКОВ 

ПОЕЗДКА В СТРАНУ КАМЕНЩИКОВ

Летом 2008 года с сыном и 14 летней внучкой Катей мне удалось проехать по селам на берегах средней Бухтармы и прилегающим ущельям, когда-то основанным «каменщиками» – русскими  первопоселенцами  XVIII века. Не буду останавливаться на Богатырево, ныне заселенном, да и то редко, зыряновскими пенсионерами, полузаброшенном Быково, где остались в основном старики. А расскажу о Сенном.
Когда-то, в 1965 году я проехал туда прямо из Соловьево, через ныне не существующую деревню Верх-Мяконькую. На этот раз я не рискнул повторить этот маршрут, так как по рассказам дорога та заброшена и поросла не только дикими травами, но и цепким карагайником, через который не пробраться и на грузовике.  Ехал традиционным путем через Андреевку, Александровку и Ново-Поляковку. Удивительно, но на фоне общей разрухи Ново-Поляковка  (ныне, кажется, Тюртюй) производит впечатление вполне живого поселка, окруженного полями подсолнечника да кое-где – кукурузы.  Обрадованные, что нашли новую поживу, эти поля осаждали сотенные стаи крупных черных птиц – ворон и размножившихся в последнее время в наших краях грачей. Обычно плотоядные птицы вдруг превратились в зерноядных.
Сразу за Поляковкой дорога поднимается на невысокий перевал хребта Глядень. Главная его вершина, с восточной стороны у макушки поросшая лесом, остается по правую сторону и ровным гребнем уходит на юг. А мы спускаемся в долину совсем небольшой речки Посенушки (в верховьях этой речки в недавнем прошлом располагалась деревня Чистоводинская), окруженной сенокосными полями, давшими название и самой деревне Сенной.
Спуск длинный, но радующий глаз мягкими очертаниями склонов и обилием  роскошных трав. И вот за очередным поворотом открывается вид на село. На первом плане заброшенные и полуразвалившиеся  строения, что-то вроде лесопилки, чуть правее и подальше, в центре села – церквушка.
«Посредине села, на площади красиво выделяется чистенькая и хорошенькая деревянная церковь, колокольню которой можно видеть еще далеко за селом, при спуске к поскотине. Церковь обнесена деревянной оградкой, густо засаженной березками, черемухой, осинником, в чаще которых приветливо выглядывают кустики елочек, малинника и смородинника».
Не буду продолжать  очень интересный рассказ о церквах и о всей деревне, написанный в 1910 году семипалатинским краеведом (священником по профессии) Борисом Герасимовым, так как я уже приводил его раньше в очерке «Сенное». Но дам другое описание, сделанное  уже нашим современником, старожилом села Федором Черкашиным,  о котором я расскажу дальше.
«Строили ее из дерева опытные мастера по всем правилам архитектуры. Купол и крыша колокольни покрыты жестью и покрашены золотистой краской, которая сохранялась многие десятилетия.  Кресты на них металлические,  покрашенные серебристой краской. Наружные стены покрашены голубой краской. Здание было обнесено  очень красивым деревянным забором из досок по низу и штакетником по верху. Высота забора около двух метров. Около церкви построена часовенка и сторожка. На колокольне висело около десятка колоколов разной величины от огромного  в двадцать пудов до  маленького колокольчика. Звон большого колокола был слышен за 20 верст. Во дворе церкви росли могучие тополя. В приход церкви входили села: Верх-Пихтовка,Александровка, Тюртюй (Ново-Поляковка), Бесюй.
…Православная церковь продолжала свое существование до 1934 года. Время от времени там проводились молебны. Пожилые крестьяне упорно защищали церковь. Особенно большим инициатором и хранителем была бабушка Вавилиха. Попа уже не было. С 1935 года служба в церкви была запрещена, колокола сняты на переплавку. Ценности: иконы, литературу, все внутреннее оборудование  и украшения растащены. В 1942 году здание церкви разобрали. Из материала построили кухню для детдома.
И, хотя автор родился в 1916 году, он помнит и   вторую церковь – кержачью:
«Она располагалась на левом берегу Артамонихи на ровной площадке между двух улиц – средней и верхней. Была построена из обструганных рубанком  бревен,  без обшивки и покраски. Купол и колокольня покрыты тесом. Внутри не было никаких украшений
…Церковь кержаков прекратила молебны в 1931 году. В здании церкви колхоз открыл пекарню. Позже здание было разобрано.»
-Нет, нет, это новая церковь, недавно восстановили всем миром, – пояснила женщина, проходящая мимо.- Хотя она и построена на старом фундаменте.
Сразу видно, что это самодел – творение местных мужиков, давно потерявших традиции церковного строительства и обошедшихся без помощи архитекторов.  Это просто изба, с возвышающейся над крышей непропорционально маленькой луковкой главы с православным крестом. Зато покрашена и обихожена, и ограда сделана любовно, за что  им низкий поклон. Ведь теперь это не просто церковь, но и связующее звено с прошлой историей, свидетельство того, что живы еще бухтарминцы, 250-300 лет тому назад освоившие эту дикую глушь.
В то же время даже впервые сюда попавшему бросается в глаза, как поредела деревня. Дома  и усадьбы  тут и там разбросаны среди пустырей и  полузаброшенных огородов.  Вот и школа стоит рядом с церковью – длинный одноэтажный барак, живы и остатки парка, описанного еще Герасимовым.
А для меня главное – цел и в сохранности тот самый краснокирпичный дом купца Сорокина на берегу Бухтармы.  Это напоминание о славном прошлом, ведь и  сам кирпич (не быстро сгнивающее дерево крестьянских изб) говорит о вечности истории (если только по злой воле или недомыслию его не  снесут, как это недавно сделали с домом основателя мараловодства Шарыпова в Фыкалке).
Рядом с магазином Сорокина усадьба с деревянным, полутораэтажным домом.
–Здесь он и жил, этот купец, – рассказал мне местный житель, у которого я пытался навести справки об истории села. – Теперь тут проживает директор школы. Вы заходите к нему, он вам всю историю про Сенную обскажет.  А мы, хотя и живем тут испокон века, ничего о прошлом не знаем, а старики все померли.
Жаль, конечно, что  русские – «Иваны, не помнящие родства». Но, как оказалось, что все-таки не все. Есть, есть неравнодушные, пытливые и любознательные люди и среди нашего брата.
На стук в калитку вышла милая женщина, как оказалось, жена школьного директора.
–Про историю? – вовсе не удивилась она. – Сама-то я ничего не знаю, а  муж уехал в Большенарым на совещание. Но это не беда, – продолжала она, вовсе не спросив, кто я таков и зачем мне все это нужно. – У нас в  школе лежит тетрадка, где один наш старожил все написал.  Если хотите, я вам ее покажу. Если, конечно, ее не выбросили, – добавила она после некоторого раздумья.
Школа совсем рядом.   Мы поднимаемся на скрипучее деревянное крыльцо.  В учительской прохладно, почти холодно.  Анна Михайловна долго роется в ящиках столов и наконец достает пачку листов с отпечатанным на машинке текстом.  На первых десяти листах текст почти выцвел, но с трудом напечатанное можно разобрать.
Как хорошо, что при мне фотоаппарат! Мне хватило пяти минут, чтобы перещелкать все содержание драгоценного труда. Ни Анна Михайловна, сама учительница школы, ни школьный завхоз, присутствовавший при всем этом, ничего не могли  рассказать об авторе записки. Но, забегая вперед, скажу, что дома с помощью сына, внучки  и фотошопа, на компьютере мы обработали материал, и теперь он готов для  использования в истории. Написан он Федором Черкашиным, 1916 года рождения, всю жизнь проработавшим учителем в этой же школе. Труд  интересный, хотя касается только времени, которому автор был современником, то есть советского периода. Особенно удался автору раздел, описывающий старый быт бухтарминцев. История XIX века (как и свидетельства очевидцев исследователей) была ему не знакома, хотя он по-своему пытается изобразить, как все происходило. Что касается самого начала, то есть XVIII века, то о нем почти ничего не известно и ученым (см. мой очерк «Сенное»).
Вот отрывки из рукописи.
О школе.  О ней писал еще Б. Герасимов.
«Рядом с волостным управлением выстроена одноклассная школа министерства внутренних дел. На содержание училища отпускается из земских средств по 300 рублей в год. Из них 240 рублей идут на жалование учителю, 60 рублей законоучителю и на 60 рублей приобретаются учебные пособия. Отопление и караул школы составляет общественную повинность. Один из сельчан обязывается бесплатно доставлять дрова, другой –  отапливать школу и содержать ее в чистоте. Школьный сторож живет дома, но в учебное время каждый день приходит в школу рано утром для топки печей и уборки классов. В 1909-1910 учебном  году в школе было 12 мальчиков. Безпоповцы неохотно отдают детей в школу и почти всегда отбирают их до окончания занятий. Но даже и с таким запасом школьных знаний дети все же грамотней своих староверских наставников, которые иногда берут у них уроки гражданской грамоты».
Видимо, эта школа сохранялась и после революции. Черкашин, сам учившийся в ней, рассказывает:
«Здание школы деревянное, состояло из одной классной комнаты и сторожки. В ней жил сторож-уборщица. Все дети разных классов занимались в этой комнате одновременно. Парты стояли в три ряда, слева направо. На первом ряду располагались ученики первого класса, на втором – второго, на третьем – третьего класса. Все три класса вел один учитель. Главным предметом был закон божий (его преподавал поп), учили также арифметику и русский язык. Село большое, а родителей мало. Родители не пускали детей учиться, считая, что выращивать урожай и скот можно и безграмотным».
Вскоре  в школе было введено четырехклассное обязательное образование и число учащихся увеличилось в несколько раз. Под  классы были реквизированы  дом священника (одна комната под один класс), две комнаты в доме купца Сорокина и две комнаты использованы в здании волостного правления. Теперь было уже несколько учителей, в основном мужчины, а директором женщина, всеми уважаемая Нина Сергеевна Константинова.
В 1934 году  школа из начальной была преобразована в восьмилетнюю. Было построено новое здание с четырьмя классными комнатами, залом, учительской и комнатой для сторожа. Первым директором ее был деятельный хозяйственник (до 1931 года он содержал собственный  колбасный цех) Николай Дмитриевич Коломеец. Он создал при школе подсобное хозяйство, держал двух лошадей и двух коров, выращивал овощи на своем участке.
Наибольший интерес может представлять история волостного управления. В  первой  поездке 1965 года, когда я совершенно не был знаком с историей Бухтарминского края, поразил каменный дом, явно дореволюционной постройки. Откуда оно  взялось в такой глухомани? Потом, едва познакомившись с историей каменщиков, долго считал, что это бывшее волостное правление. Кто, кроме властей мог поставить такой капитальный дом!  Теперь я уже знал, что здание построил купец Сорокин.
История же волости вкратце такова:
С принятием каменщиков в Российское подданство в  административном отношении край был разделен на две инородческие управы: Уймонскую (ныне в России, в долине верхней Катуни) и Бухтарминскую с центром в Сенном.  С 1797 году управы стали называться волостями. Чуть позже из  Бухтарминского края выделилась Верх-Бухтарминская волость, называемая еще инородческой или ясаком, так как жители ее, а именно бывшие каменщики вместо налога платили ясак.
Таким образом, Сенная или как ее еще называли Сенновская, Сенковская, стала столицей кержаков и была ею до самой революции. В 1918 году  вместо Верх-Бухтарминской  была образована Поздняковская волость, названная так в честь местного героя – борца за советскую власть.
Первая изба волостного правления простояла с 1897 до 1882 года, когда было построено новое здание, явно, снова деревянное. Ф.Черкашин рассказывает о нем так:
«С левой стороны кабинет старосты (видимо, начальника волости, – прим автора) и зал. С правой стороны – кабинет инспектора полиции и каталашка. Посередине коридор через все здание. Каталашка – это небольшая комната без окон, дверь с решеткой и с «волчком». Волчок – это небольшое отверстие для наблюдения. В каталашку садили провинившихся хулиганов, воришек, драчунов. После следствия их отправляли в уездную тюрьму. После 1922 года левую сторону здания переоборудовали под клуб. В правой стороне разместился сельсовет. Затем сельсовет был переведен в старый поповский дом, а в этих комнатах разместились два класса школы. Там, где была каталашка, мне пришлось  учиться в третьем классе.
В 1932 году это здание было перестроено под клуб. В 1939 году на площади около церкви был построен новый клуб. Старый клуб ( т.е. здание бывшего волостного правления, – прим. автора) было передано кустпромартели. В нем разместились цеха. В 1942 году здание это сгорело».
Так закончило существование здание, которое я долгое время (заочно) считал существующим старейшим во всем Бухтарминском крае. Оно знаменательно, что в его стенах хранились все дела, вся документация, ведшаяся с 1897 года по 1918 год, переписка, протоколы допросов обвиняемых,  приказы свыше и распоряжения местного начальства за все годы существования волости. Именно поэтому для изучения старинных документов и истории каменщиков сюда приезжали ученые и исследователи: в 1863 году – А.Принтц, в 1880 году – Н.Ядринцев, чуть позже– Е.Шмурло, в 1910 году – Б.Герасимов, в 1911 году – Г.Гребенщиков.
Жажда побывать в местном лесу заставила нас проехать вверх вдоль берега Бухтармы по  загаженной скотом грунтовке. На вопрос: «Ездят ли тут машины?» Местная тетка ответила:  «Пока сухо, можно проехать до самой Коробихи». Это просто здорово: такой маршрут приведет в восторг любого любителя экстремальных путешествий на джипе (Не дай, бог, осуществится эта идея. Угробят и Бухтарму и берега). Нам везло: стояла страшная сушь, полтора месяца без дождей. И мы, не задумываясь, ринулись в лес, успев до вечера углубиться километра на четыре. Я и мои петербургские сын и Катя были бесконечно счастливы увидеть роскошный лес по берегам Бухтармы, задумчиво  и величаво несущей свои чистые воды.
Но надо было так случиться, что ночью прошел сильный дождь и выбраться из глубокой долины, превратившейся в сырую яму, стало проблематично. Весь день мы ждали, что огромные  лужи на черноземной дороге подсохнут, но копь, проложенная по северному подножью горы Виденной и куда никогда не попадает солнце, и не думала отдавать влагу. К концу дня надвинувшиеся на горы черные тучи и начавшееся сеево дождя заставили нас рискнуть.
Страшный ливень, превратившийся в сплошной поток воды, раскаты грома и молнии, готовые расколоть горы, застали нас в самый критический момент. Мы взбирались на длиннющий тягун, и я бы никогда раньше не подумал, что его можно преодолеть по такой скользкой грязи. Босые, насквозь промокшие, с ног до головы облепленные грязью, сын и отчаянная девчонка, моя внучка, бежали рядом, подталкивая машину, чтобы ее не снесло под откос.   Были моменты, когда лысые колеса не находили опоры, и «Нива» беспомощно буксовала на месте. Это был критический момент, ведь машина становилась неуправляемой. Я ожидал, что ее  вот–вот развернет и  понесет юзом вниз, но вдруг она ожила, и колеса приобрели опору.  Я оглянулся, увидев, что мои помошники подсыпают каменный окол  под задние колеса. Ну, и Катя, какой молодец! Привыкшая купаться в любой речке, она и сейчас, под ледяными струями, чувствует себя как рыба в воде! Заключительным аккордом был момент, когда мы взобрались на перевал, и перед нами открылся вид на старинную деревню, сплошь мокрую, наполовину затянутую сырым туманом. Но какая радость, что мы видим спасительную теперь для нас Сенную да еще и с обратной стороны, со стороны Бухтармы, и нам осталось лишь спуститься вниз!
Мы стоим в самом центре села. Выжимаем одежду, переодеваясь в сухое. Гроза прошла, оставив лывы воды, народ попрятался по домам, и по грязи бродят лишь свиньи, куры да собаки.  Но вот плетется явно под хмельком тщедушный старичок. Подбегаю к нему, здороваюсь. Фамилия старичка для Сенного, как  и для всей Зыряновщины, одна из самых видных: Томилин.
-А где у вас тут было волостное правление?
-Эге-ге, чего вспомнил! О нем уж и забыть позабыли. Дело давнее, от него и следов не осталось! Вот тут же, где мы с тобой, мил человек, стоим, оно и являлось. Дряхлое уже было, деревянное, оно  в войну сгорело, а остатки его разобрали на другие дома. Такие вот дела, старина, рухлядь  одним словом.
Я огляделся: получалось, что на месте дома волостного правления стоит какая-то современная лавка, повидимому,  в недавнем прошлом магазинчик,   ныне недействующий. А вокруг дворы, дома и обомшелые избушки, среди которых есть  рубленные одним лишь топором, без пилы, расколотые вдоль бревна и такие дряхлые, что, ей богу, дашь им не меньше двухсот лет от роду. А за ними все самые значительные здания села: школа, восстановленная недавно церковь, со стороны Бухтармы  дом купца Сорокина.
Этот Сорокин явно представляет интерес для истории Сенного и стоит  о нем рассказать подробнее, тем более, что в рукописи Черкашина, хотя и не достает многих деталей, о нем сказано немало добрых слов.
Где-то в 70-х годах XIX века появляется в Сенном приезжий торговец, деловитый и ухватистый купец Сорокин Петр Уварович.  Потомственный дворянин,  он был видным купцом в Семипалатинске; благодаря  трудолюбию и личной организованности дела его шли в гору. Со своими товарами он разъезжал по области и за  ее пределы, особенно часто бывал в полюбившемся ему медвежьем уголке Сенной. Деревня ему так понравилась, да перспектива развития здесь своего дела виделась ему в лучшем свете.  И он не прогадал, хочется думать, что он нашел здесь не только успех, но и счастье.  Зажиточность села, отсутствие конкурентов (кому еще захочется забираться в такую глушь,  в горы, за сотни верст от городов при полном  отсутствии дорог).  В 1880 году он построил здесь лавку и деревянный дом, поселившись здесь на постоянно. В 1893 году магазинчик сгорел и тогда Сорокин решил поставить здесь  большой каменный магазин, тем более, что погорельцу помогли, собрав богатые пожертвования его коллеги по ремеслу, купцы.
Трудно сказать, где он доставал кирпич: возил ли издалека или построил здесь обжигательную печь. Скорее всего, кирпич он изготавливал на месте, и,  как водится, ныне молва местного народа приписывает, что замесы он делал на молоке. Легенда выглядит наивной (и не новой), но что стоило ему использовать тот же обрат от молока при производстве сливочного масла в больших объемах. Так или иначе, кирпичи в кладке до сих пор выглядят как новенькие (дом не оштукатурен). К дому он пристроил большой склад из дикого, неотесанного камня, но вовсе не из собранных тут же на берегу Бухтармы окатанных валунов, а, повидимому, добытых в горах угловатых обломков скал. Все это сооружение и поныне стоит, как нетронутое временем, кирпичи поблескивают, будто лакированные.  Говорят,  еще недавно, в советское время здесь был большой магазин, но сейчас на дверях висит замок. По обе стороны от магазина Сорокин поставил два больших жилых дома, один из которых полутораэтажный. У него было трое сыновей: Федор, Василий, Леонид.
Дело его с годами все расширялось. Напротив магазина через улицу он поставил маслозавод со складом и ледником.   В устье реки Поповки построил кожевенный завод. Была у него и пасека с рамчатыми ульями, что в те времена считалось передовым словом техники. Стояла она на окраине села у реки Троеглазки. Обнесенная изгородью, с посаженным садом, красивыми беседками, домом, она представляла собой образец ведения пчеловодства. Не был Сорокин и равнодушен к красотам природы. На берегу Бухтармы, у Поповского притора он приглядел живописное местечко и построил там себе дачу для летнего отдыха.
Сорокин не ограничился предприятиями в одном Сенном, в селениях вокруг (в основном по берегам Бухтармы) он организовал сбор молока для производства высококачественного сливочного масла. Рачительный хозяин, он успешно организует производство и труд своих рабочих. Всюду были поставлены добросовестные и честные помощники мастера своего дела. На его заводах были заняты работой десятки рабочих, мастера. У населения он скупает молоко, мед, воск, шкуры, кожу, пушнину. На кожевенном заводе вырабатывались овчины, кожсырье для обувных фабрик. По вечерам  к маслозаводу  тянулись хозяйки  с ведрами молока (молоканке – так всюду на Алтае назывались такие заведения, а они были всюду, едва ли не в каждом селении). Молоко сепарировалось, а на следующий день производилась сбойка масла. Огромные бочки со сливками крутятся вручную двумя рабочими, и через несколько часов масло готово. Его выкладывают в чан, промывают чистой холодной водой, подсаливают по выверенной мере и прессуют. В бочатах, обложенных изнутри пергаментной бумагой, плотно закупоренные, бочки с маслом отправлялись в Россию и даже в Европу. Как панты оленей, вскормленных на богатых алтайских травах, так и алтайское коровье масло (как и мед!) с ароматным запахом и прекрасным вкусом ценилось и не имело равных в мире.
Масло, мед, пушнина отправлялись в далекий путь зимой на санях, летом на плотах до Семипалатинска и далее по железной дороге.      Масло, мед, пушнина отправлялись в далекий путь зимой на санях, летом на плотах до Семипалатинска и далее по железной дороге. Благодаря Сорокину крестьяне были избавлены от забот по сбыту своей продукции и необходимости самим везти ее за тридевять земель. Многие имели работу или приработок. Неудивительно, что населения он был как отец родной, тем более, что отличался порядочностью и честностью. Его ценили и уважали. Не нужно было и ездить за необходимым товаром в большие города. В магазинах Петра Уваровича было все, что нужно для крестьянина, его жены и детей. Сельхозинвентарь,  любая утварь для дома, всевозможные ткани, обувь, кондитерские изделия с набором десятка лакомств, женские украшения и т.д. Выполнял он и заказы, привозя нужный товар по вкусу покупателя. Был он всегда вежлив с покупателями, мог отпустить товар в кредит без процентов или обменять его на продукты животноводства. Он не завышал цены, так же как и не платил лишнего за сбываемую продукцию. Цены в магазинах Сорокина были таковы: ситец – 6-12 копеек зам аршин, шелк – 30-35 копеек, плюш, бархат 70-80 копеек (аршин равен 66 см). Заготовку продуктов у населения вел по ценам (за пуд): молоко -40-45 копеек, воск 1рубль – 1 рубль 30 копеек, хлеб (зерно пшеницы) – 20 копеек.  Скот скупался по ценам: дойная корова 10-12 рублей,  лошадь 17-20 рублей. Оплата труда рабочих производилась по расценкам: рабочий день мужчины – 80 копеек, женщины -50-60 копеек.
Приведу еще два любопытных отрывка из рукописи Ф.Черкашина.
« В июле 1931 года в село пришел первый легковой автомобиль. Это вызвало сенсацию среди населения. Около автомобиля собралась огромная толпа людей, пришли стар и млад. Осматривают машину кругом. Тут появилась бабушка Сениха Зубова. Оглаживает фары, говорит: «Глазищи-то какие большие! А кто ее возит, эту машину?»
-Нечистая сила.
–К ней страшно подходить.В это время кто-то нечаянно нажал кнопку сигнала. Автомобиль рявкнул. Все бросились бежать в разные стороны, а бабушка Сениха упала на спину, крестится, матерится. Вскочила, молниеносно бросилась бежать к себе домой. Вскоре автомобиль ушел, оставив после себя много разговоров среди жителей.
В 1934 году в середине лета  два самолета АН-2 (наверное, другой модели, – прим. автора) вылетели из Усть-Каменогорска в Зайсан для разведывания воздушной дороги. Дело было утром. Самолеты летели над Иртышом. При слиянии Иртыша с Бухтармой начался густой туман. Бухтарма была открытая. Летчики приняли Бухтарму за Иртыш и полетели вдоль нее. Когда долетели до Сенного, поняли, что заблудились. У одного самолета что-то случилось с винтом. Нужна посадка. Самолеты снизились, стали летать над селом, выбирая место для посадки. Население, услышав неслыханный гул, повыскакивали на улицу. Пожилые люди, увидев самолеты, побросались кто в подпол, кто в погреб.
«Прилетели стальные птицы, будут клевать мозг», – кричали они. Бабушка Вавилиха собрала церковный актив на площади около церкви, устроила молебен.
Летчики рассчитывали приземлиться на церковной площади, но там собралось много народа, производить посадку было нельзя.
Бригадир Бобров Филипп Антипович с красным флагом бежит по полю за Бухтармой. Среди поля упал, изобразив букву «Т». Летчики произвели посадку среди поля. Затем упряжкой лошадей самолеты перевезли на площадь к парому.
В это время в селе творилось какое-то столпотворение. Люди, кто только мог ходить, бежали толпами к Бухтарме: кто вброд, кто вплавь, кто на лодках, кто на пароме. Бухтарма превратилась в какую-то людскую массу, огласилась криками. Все стремились к самолетам. Некоторые даже забыли одеть белье., прибежали голыми.  Рассматривали самолеты, ощупывали. Колхозники с дальних лугов, побросав работу, прибежали сюда же. Эта огромная толпа находилась возле самолетов, пока они не взлетели. Когда самолеты улетели, люди стали смеяться друг над другом.
–Ты, Катя, шастаешь вокруг самолета голой.
– А ты сама-то, Матрена, как брела, так и забыла опустить подол.»
Федор Черкашин не политик, не экономист, не социолог, к тому же человек бесхребетный и путанный.  Он за советскую власть, но сам того не замечая, своим пространным рассказом  обличает деяния этой «хорошей» власти. Чего стоит только описания раскулачивания, репрессий (в том числе и по отношению к его отцу, коммунисту с 1919 года), пыток в Большенарымской тюрьме. И не только об этом пишет Черкашин. Много страниц посвящено описанию голода, страданиям людей в разные периоды советской власти. О том, к чему эта власть  привела, он подводит итог в заключительной главе, которую стоит привести.
«Не стало вокруг его (Сенного) сел и деревень: реформы в сельском хозяйстве, укрупнение  сел изменили территорию Сенновского сельсовета.  Не стало вокруг его сел и деревень:  Переезда Ячменки, Колбянки, Шумихи, Чистоводинска и Верх-Пихтовки.    Не стало и заимок: Бобровки, Крутой,  Крестовки. Их место поросло бурьяном. Население этих деревень и заимок разъехалось кто куда. Население Сенновского сократилось в семь-восемь раз. Сейчас в нем насчитывается не более 70 дворов. Не стало тех домов-красавцев, нет и амбаров, завозен, авинов и гумен. Нет тех заплотов тесовых ворот. Дома и избы располагаются на большом расстоя. Между ними пустыри с бурьяном. Дома и избы располагаются на большом расстоянии друг от друга. От копи до Артамонихи осталось  пустое место. Несколько изб осталось вдоль Артамонихи и речки Сенной до парома.
Не видно населения и вверх по Троеглазке. А ведь когда-то эта часть села была густо заселена. Значительно поредела и верхняя часть села.    Не видно населения и вверх по Троеглазке. Улицы превратились в колдобины, ямы и ухабы. Кустпромартель давно не существует. Ширпотреб Большенарымского лесхоза сократил свое производство. Пчелопитомник не существует. Бригада пчеловодов Сенного была передана совхозу «Ульяновский». (Сейчас нет никаких совхозов. От села Ульяновка осталось всего 18 дворов, где живут старики, и двухэтажная школа с 7 учениками. Полная разруха. Рядом другая деревня «Красная поляна», где осталось всего 3 двора, – прим автора). Далее Черкашин пишет, что в Сенном создано отделение совхоза «Ульяновский», но напомним, что записка писалась в 1990-1992 годах, когда еще что-то было. Теперь люди предоставлены самим себе, и отученные  самостоятельно вести хозяйство, выживают кто как может. Фермеры из них не получаются, а батрачить не у кого. Как рассказал нам местный житель, в недавнем прошлом пытались здесь организовать крестьянское хозяйство, да глава его оказался некудышним  руководителем и развалил все дело.
«Огромная площадь  полей бывших  четырех колхозов сельсовета не распахивается, а превратилась в пастбища и горные луга. На этом огромном пространстве от устья Бобровки до Рябошного, от  Зайчихи до Пихтовки, по обоим берегам Бухтармы от ключа Мартемьянного до Зубовского седла, от вершины Чесноковки со всеми прилегающими к ней   лесными речками: Шумихой Пологой, Ячменкой, являющимися отменными пастбищами, пасутся не более сотни лошадей. Население Сенного в своих хозяйствах содержит не более сотни коров, чуть больше молодняка и несколько голов лошадей. Скот уже не пасется в Троеглазке, Шумихе, Артамонихе. Для него хватает пастбищ вокруг села.  Скотские тропы от устья до верховий Артамонихи, Троеглазки, Шумихи заросли травой и кустарниками. Стали труднопроходимыми. Склон горы Афимьяшки напротив села зарос березовым лесом. А ведь когда-то и в Троеглазке и в Артамонихе кроме пастбищ были и  сенокосные угодья.  А сколько ягод  собирало население в этих ущельях: черемухи, кислицы, малины, боярки! Зато сейчас там раздолье медведям. Теперь они доходят до окраины села. (до бывшей Сорокиной пасеки).»  ( Самый раз порадоваться бы за восстановление природы, ан нет.  Хотя и обезлюдел лес, а не стало в нем ни дичи, ни ягод. А что медведи идут к людям, так это от голода: нечего стало жрать Топтыгиным в лесу. От чего так происходит, никто не знает,  да  и не хочет знать.  Не то нынче время, не до этого: все стараются ухватить побольше денег, а там хоть трава не расти. Но не эта тема сейчас рассматривается, – прим. автора).
«Село, которое многие десятилетия (более 250 лет, – прим. автора) кипело полноценной человеческой жизнью и было наполнено обилием скота, хлеба и других продуктов, теперь разорилось. Сейчас люди села предоставлены самим себе. На почве этого наблюдаются частые пьянки. Они сопровождаются драками со смертельным исходом. А как бы хотелось видеть в селе только хорошее! Так вот померкла красота села и его слава. А жаль!»
Не хотелось бы верить, что заброшенная властями деревушка исчезнет, как уже сгинули десятки деревень в предгорьях Казахстанского Алтая.  Оптимизм вызывает рассказ местного жителя, о том, что сеннковцы не потеряли интерес к своей Малой Родине и стараются поддерживать прежние традиции и пока еще противостоят нововведениям и новоселам. Вот только не ведаю я, какой вышла Сенковская после сокрушительного наводнения в весенний паводок 2010 года.
Из Сенного мы выезжали опять в дождь. После полуторамесячной засухи под конец лета разверзлись хляби небесные. На дороге стояли такие  лужи, что страшно было в них въезжать. В еще недавние времена (до 1983 года, когда дорога еще не была отсыпана гравием) на Сенновское седло заехать в непогоду на автомашине было почти невозможно, поэтому приезжие в бухтарминское село шофера, завидя тучи над головой, спешно заводили свои «Газы» и «Зилы», торопясь убраться отсюда заблаговременно. Но, да здравствует советская эпоха, еще не весь гравий смыло за это время дождями и весенними водами, и мы поднялись на перевал без всяких проблем.
Знаменуя торжество природы, вдруг выглянуло солнце, и горы, раскинувшиеся вокруг безбрежным морем, засияли зеленью кустарниковых дебрей. Нигде никаких следов использования человеком этих, поросших диким карагайником  холмистых сопок, тянущихся в сторону  горы Чесноковки и далее до Бухтармы. Словом, дикое поле, а вернее, дикие, ныне заброшенные  горы.
Наша цель – глубинка страны каменщиков – села Верх-Бухтарминская (Печи), Белая (ныне Аксу), Коробиха (не знаю, поднялась ли у кого из рьяных нацменов дать этой старинной и сказочно красивой деревне новое название). И нет, чтобы выбраться на основную трассу через Ново-Поляковку (извиняюсь, Тюртюй), жажда приключений и познания нового погнала нас через Огнево. На карте через эту деревню  до Ульяновки значится обустроенная дорога, а  дальше до поселка Яры лишь тоненькая ниточка проселка.
Опять гигантские лужи, похожие на небольшие  озера. Но наша старенькая «Нива», проехавшая по всем дорогам Средней Азии, уверенно ползет, напоминая жука, с цепкими лапками.  Дорога идет под гору, где уже видны засеянные тем же подсолнечником поля. По правую сторону гребень Глядня с реденьким пихтачем под вершиной. Говорят, там еще сохранилась кислица, бесследно сгинувшая в отрогах Холзуна. А у подножья уже видны   домики Огнева, но мы их минуем, заночевав на берегу небольшой речушки Строкатовой. Между прочим, это исток Нарым, реки, на которой с 1793 года стоит бывший форпост России казачья крепость Больше-Нарым.
Утром  дорога еще хуже, нигде ни одной машины, и лишь одни сороки оживляют наш путь. Следующая деревня – полузаброшенная Красная Поляна, в коей, как нам сказали, осталось  всего лишь три двора. Через пять километров поселок Ульяновка. Большая, озелененная  деревня с хорошей школой и добротными домами. Но большинство их пустует. Люди уехали кто куда, осталось лишь 18 семей. На нас глядят с удивлением.
– Проехать на Катон-Карагайскую трассу? – пожилой татарин разговаривал очень доброжелательно. – Проехать-то можно, но  только в сухую погоду. Там же, знаете, надо подниматься на Максихино седло. Дороги, считай, нет, грунтовка, а сейчас она вся размокла. Уйдете юзом под откос. Нет, нет, ни в коем случае! Возвращайтесь назад в Ново-Поляковку. Тем более, с вами ребенок. Зачем вам так рисковать!
И мы, послушавшись совета доброго человека, вернулись на трассу, хотя и разбитую, но надежную. Заправились в Катон-Карагае бензином и хлебом, и, чувствуя себя нарушителями, поехали в Согорную в сторону Бухтармы. Дело в том, что теперь  здесь всюду территория Национального парка, и, как говорят, езда без пропуска запрещена. Но если это действительно так, почему все это  не оглашается, нет предупредительных знаков, нет аншлагов с разъяснением, и, вообще, не является ли нарушением прав человека запрещение свободного проезда по автомобильной дороге всеобщего пользования? И как же мы собираемся развивать туризм, если всюду запреты? А если ссылаться на борьбу за экологию, то как тогда рассматривать проект прокладки международной автострады в Монголию, через истоки Бухтармы и  российское плато Укок, являющееся жемчужиной всего Алтая. И более того, упорно ходят слухи, что здесь будет построена железная дорога, а Россия со своей стороны собирается проложить там нефтепровод в Китай. Это все равно, что пронзить тремя стрелами сердце Алтая, где находится  все самое ценное и лучшее, что есть на Алтае и принадлежит четырем странам: России, Китаю, Монголии и Казахстану. А именно: наиболее высокие и величественные вершины (Белуха и Табын-Богдо-Оло),   обитающие здесь последние в мире архары аргали, и пока еще сохраняющиеся в считанном числе снежные барсы. Понимали значимость  этого места и древние: в вечной мерзлоте находится  святилище – захоронения доисторических вождей, принимаемых ныне местными алтайцами за своих пап и мам, а на самом деле людей загадочной европеоидной расы.
Но пока еще, видимо,  егерей для надсмотра не хватает, нас никто не остановил, так же как и  группу нарядно одетых, явно российских сплавщиков-туристов, при нас готовивших большущие надувные лодки к отплытию по Бухтарме.
Пять лет назад я уже проезжал  в этот край с  удивительной историей. Тогда по берегу Бухтармы шла аккуратная гравийка, с которой стайками слетало множество птиц и не было ни одной машины. Теперь же здесь шла отсыпка полотна большой дороги, кругом все разворочено бульдозерами и экскаваторами, никаких птиц, зато один за другим сновали дорогие джипы, каждый величиной с пол дома. Оказывается, местные буржуины ехали принимать пантокриновые ванны. Хотя медицина ничего не говорит об их пользе, люди, имеющие большие деньги, упорно надеются купанием в оленьей крови обеспечить себе бессмертие.
Как здорово, что Советский Союз успел построить на верхней Бухтарме целых четыре капитальных моста! Пусть они загажены скотом, нарушающим правила движения и отдыхающим и лениво бродящим  прямо на проезжей части. Зато какая благодать за несколько секунд переправиться (переехать, не вылезая из машины) с одного берега  реки на другой!
Деревня Печи (она же Верх-Бухтарминская) застыла в дремотной тиши. Население на 70 процентов нерусское (есть деревни, где не осталось ни одной русской семьи). Мы залюбовались и долго стояли, не в силах оторваться от любования старинной, удивительной избой, стоящей невдалеке от въезда в деревню с левой стороны. Как при всей занятости огромным хозяйством у людей хватало времени и желания украшать свое жилище! Да люди умели работать, любили и красоту. И это при всей необразованности и даже малограмотности местных крестьян. Откуда такой вкус и (можете со мной спорить)  культура. Это тот же феномен, когда необразованный народ создает самые добрые в мире русские сказки, поет самые задушевные и трогающие душу старинные русские песни.
В нашем Казахстане бытует термин «коренная нация», имеющий в виду нацию казахов. А вот здесь, на Бухтарме сами казахи называют здешних русских коренными. Встреченный по дороге в Коробиху молодой казах интеллигентного вида сказал нам:  «Коренные уезжают, потому что кто-то пустил слух, будто русские школы собираются закрывать. Недавно уехало 25 семей в Кемеровскую область к Тулееву. Зачем уезжают, без них плохо будет. Деревни совсем умрут. Кому это надо?»   Что же касается казахов, то они здесь до прихода русских практически не жили по одной простой причине: в условиях многоснежья и зимы, длящейся 5-6 месяцев, кочевникам со своими стадами здесь делать нечего. В царское время весь край входил в Томскую губернию, но в 1921 году был «подарен» Семипалатинской области, подобно тому, как позже это было сделано с Крымом. В Зыряновске кое-кто все еще верит, что правобережье Бухтармы «вернут» назад.
Мы въехали в Коробиху, пожалуй, самую красивую деревню Казахстанского Алтая. Навстречу бежали три очень веселые и пышущие здоровьем и яркостью русские девушки, одетые ничуть не хуже столичных. Явно школьницы старших классов. Мы остановили их: «Девчата, вы на каком языке учитесь?» «Как, на каком,  на русском», – удивились они. «А русскую школу не закрывают?» «Конечно, нет!» – еще больше удивились девчата.  Так что слухи оказались ложными. Но в перспективе, наверное, это произойдет, тем более, если большинство русских уедет.
Ночевали мы, забившись в глухомань, не хуже тех беглецов, впервые сюда пришедших и прячущихся от властей. Теперь всюду здесь национальный парк и даже проехать по дороге –это нарушение. Мы же добрались даже до Верх-Катунского мараловодческого участка, уже за водоразделом Бухтарма – Катунь. Это – последний подарок России Казахстану уже в 70- е годы XX века. (Правобережье Бухтармы с Риддером и Зыряновском, а заодно и Рахмановские ключи были переданы из Томской губернии в Семипалатинскую область в начале 20-х годов прошлого столетия). Здесь нам повезло: Дорога проходит вблизи маральника, а звери паслись невдалеке от изгороди. Так что мы полюбовались на маралов, хотя и изуродованных, комолых, безрогих.
Старинные, дряхлые или полуразвалившиеся дома, многие из которых уже брошены. Эта картина наблюдалась нами всюду, где мы побывали: в деревне Белой (Аксу), Коробихе.  Глядя на украшенные резьбой деревянные дома, строители которых давно сгинули в эпоху коллективизации, репрессий, или уехали по причине разделения границами прежде одной страны, задумываешься о трудолюбии первопоселенцев, 250 лет тому назад освоивших этот дикий край. Придя сюда с одним топором, они сумели обжиться, построить себе жилье, кормить семью, а через несколько десятков лет вообще жить хорошо. В 1826 году путешественник К.Ледебур, как и его спутники, приехавшие из цивилизованной Западной Европы, удивлялись зажиточности и опрятности жизни здешних русских поселенцев.
Нет пилы, умелец-мужик раскалывал по вдоль ствол пихты или кедра топором (такие полубревна кое-где еще можно увидеть). Нет рубанка, обтесывал половинку дерева опять же топором и настилал пол, делал потолок или устраивал крышу. Нет гвоздей, скреплял бревна с помощью хитроумно вырубленных пазов. Не было кирпича, поселенец делал глинобитную печь, трамбуя стенки в специальной опалубке. Не из чего было сделать трубу, обмазывал глиной каркас, сплетенный из лозняка.  Наверное, не все первопоселенец выдумал сам. Точно так же поступали и его деды, жившие в России. Надо было истолочь пшеницу в муку, он делал ручную зернотерку из двух камней крепкого песчаника, обтесанных в виде кругов-жерновов. Позже вращение жерновов вручную заменили вращением с помощью воды. Так возникли водяные мельницы. Посуду: кринки, лагуны делали из обожженной глины.  Одежду ткали из пряжи льна, конопли и шерсти.  Благодаря своему труду, плодородной земле, богатой природе богатели и сами поселенцы. До революции алтайский крестьянин, хотевший и умевший трудиться, держал табун лошадей и до двух десятков коров. Гористая местность не располагала к проведению дорог, поэтому все от мала до велика ездили на лошадях верхом. Грузы перевозили во вьюках, называемых коржунами, а женщины в верховой езде не уступали мужчинам. Лишь в конце XIX века у каменщиков появились телеги. Для них пришлось прокладывать дороги, делая выемку в склонах гор. Отсюда родилось слово «копь». Для отрывки копи приспособили прогонку плуга.  А чего стоит начинание такой отрасли сельского хозяйства, как мараловодство! Ведь нигде в мире никто до этого не занимался содержанием диких животных в полудомашнем состоянии для получения пантов. Это тоже изобретение бухтарминцев. Но где они теперь, потомки первых мараловодов?  Говорят, кто-то из потомков первого мараловода Шарыпова живет  за границей. Кто-то еще влачит существование в родных краях.
В этих краях, получивших название Беловодья, не было ни помещиков, ни крепостного права, а земли сколько угодно. Все располагало к богатой и счастливой жизни. И действительно, здесь жил свободолюбивый, бойкий народ, крестьяне без каких бы то ни было рабских наклонностей.  О какой классовой борьбе здесь могла идти речь, если о бедняках знали, как о лодырях и пьяницах, не желающих трудиться? Те, кто хотел и умел работать, жили безбедно. Пахали, сеяли, занимались скотоводством, пчеловодством, торговали, а на вырученные деньги обеспечивали себя всем необходимым для жизни.
Кроме занятия земледелием, многие держали пасеки, заводили маралов, нанимали работников. Через кооперативы строили маслозаводы. Алтайское масло, мед, панты вывозились и продавались за границей. За границей же закупались сельхозмашины.
Забытый, но ныне все больше приобретающий известность алтайский писатель Г.Гребенщиков (он родился в Шемонаихе Восточно-Казахстанской области), изучая быт и традиции бывших каменщиков, целый год прожил в центре так называемого Бухтарминского Беловодья, деревне Фыкалке. В результате он написал яркую, полную страстности  статью «Алтайская Русь», считая, что именно здесь русский народ сохранил свою настоящую самобытность. Лекции, читанные им на эту же тему в Петербурге, привлекали большие толпы народа, слушать их приходили даже Великие князья.
Приведем выдержки из его работы «Алтайская Русь».
«Селения в Бухтарминском крае разбросаны в наиболее живописных местах, по берегам красивых чистых речек, впадающих в Бухтарму, а некоторые и по берегам самой Бухтармы. Наиболее типичными селениями являются: Фыкалка, Белая, Печи, Язовая, Коробиха, Сенная и Быкова. Последние четыре деревни стоят на берегах Бухтармы.
Следует упомянуть, что громадные деревни Солдатова и Солоновка, населенные значительно позже так называемыми “поляками”, пришедшими в 60-х годах XIX века с рек Убы и Ульбы, с западных предгорий Алтая, составляют совершенно особую категорию и не считаются “ясашными”.
Все эти ясашные деревни состоят преимущественно из густо населенных деревянных домов древнерусской архитектуры. Правильных улиц почти нет. Дома строятся окнами всегда на солнце, так что очень часто на улицу выходят глухие стены без единого окна. Дома обыкновенно очень высокие, с маленькими косящатыми окнами, покатыми крутыми крышами и замысловатой резьбой или хитроумной покраской на ставнях или причелышках: При домах, которые всегда строятся связью, т. е. с глухими сенями, разделяющими две избы, обыкновенно имеется глухое высокое крыльцо. Одна изба под собою имеет подполье, и в ней стряпают, столуются и беседуют, а другая делается обыкновенно выше первой на три ступеньки и представляет собою домовую молельню. Называется она горницей, т. е. стоящей горнее, выше избы. Там широкие божницы с множеством старинных икон, и в этих горницах уединяются для молитвы старики. Но чаще всего горница содержится холодной, не жилой и служит хранилищем разного добра: одежды на шестах, пряжи, холста, сундуков и тому подобное.
Под горницею обыкновенно находится темный подвал с потолком и полом, весьма низкий, так что надо ходить сгибаясь, и там хранятся съестные припасы: масло, мед, солонина, пиво. Для хлеба же и прочих запасов имеются всегда крепкие амбары, а для сбруи и орудий по хозяйству – обширные завозни. Для скота – просторные дворы и пригоны, в которых накапливается никогда не убираемый навоз, и потому часто заплоты врастают в землю, а летом скот бродит по жидкой грязи по колено. Бани в деревнях всегда черные, расположены по берегам речек, и в них не моются, а только парятся вениками, а потом совершенно красные и голые, прикрывшись одним веником, идут в речку и купаются. Это проделывается и зимою, несмотря на трескучие морозы.
Едят бухтарминцы хорошо, начиная день обедом. Вставшие рано утром, все сперва идут на работу и, уже “промявшись”, часов в 8-9 – обедают, а около 2-3 часов “паужинают”, и вечером перед сном ужинают. Таким образом, больше трех раз в день не едят, но зато все эти три раза едят плотно. А так как чаю ясашные люди никогда не пьют, потому что “чай делает поганый китаец, поклоняющийся дракону”, то этот напиток заменяет квас, всегда хороший, ядреный и имеющийся в изобилии. Ложатся ясашные рано, тотчас как стемнеет, но встают рано, летом на заре, и зимою после вторых петухов, до свету.
Без исключения все эти люди здоровые, цветущие, ширококостные и рослые. Мужчины большей частью темноволосы, а женщины белокуры. Взгляд всегда смелый, открытый, голос громкий и певучий, движения быстры и проворны. Все, и мужчины, и женщины, и дети, и старики, отлично ездят верхом, и ездить на телегах не любят. Да в деревне Фыкалке, например, телег и нет. Есть одна двухколесная, да и та заведена недавно владельцем маслодельного завода для перевозки фляг с молоком. Поэтому всякие тяжести перевозятся вьюками в громадных кожаных сумах, называемых “коржунами”. На покос или на пашню в горы из ограды дома выезжает обыкновенно целая кавалькада, и все, старые и малые, на отличных лошадях и в отличных седлах. Впрочем, очень часто муж и жена, или брат с сестрою едут вдвоем на одной лошади: мужчина сидит в седле верхом, а женщина позади его на одну сторонку. Но наоборот бывает в большие праздники, когда молодежь катается. Выехав из двора, парни едут по улице, а когда найдут своих подруг, то сами садятся за седло верхом, а девушек сажают в седла перед собою и, дав им в руки повод, сами, обняв, держат их. Зимою чаще всего катаются в пошевнях, всегда раскрашенных искусною резьбою.
Вообще бухтарминцы живут богато и весело. Большинство из них водки не пьют, но все пьют домашнюю хмельную брагу, которую на Уймоне называют “травянухой”, а на Бухтарме “кваском”.
Свойство этого кваска таково, что непривычный человек с одного стаканчика валится под стол. Но бухтарминцы выпивают его много и не сваливаются. Брага эта выдерживается годами и даже десятками лет, в особых бочонках, закапываемых в землю.  Вообще бухтарминский народ отличается редкой отважностью. Никакие преграды для него не страшны. Чрезвычайную опасность, например, представляют переправы через горные реки, однако люди спокойно перебираются через них и, если придется, отважно гибнут».
В последние 90 лет произошли глубочайшие изменения в жизни всего крестьянства.  Цивилизация, развитие техники, механизация сельского хозяйства, совершенствование сельхозмашин приводит ко все большему оттоку сельского населения из деревень. Деревня умирает. Это давно известный и непреложный, вполне объективный факт. Вместе с деревней уходит коренной пласт культуры народа, его древние обычаи, традиции, сама старина с народным фольклором, менталитетом, привычками, укладом жизни.  Теряется самобытность народа, ведь именно деревня всегда была хранителем самой сути каждой нации.
Что касается бухтарминцев–каменщиков, то можно сказать, что они находятся на грани исчезновения. Мало того, что они потеряли свои традиции, они почти исчезли физически. Гибель любого этноса, пусть даже самого малочисленного всегда печальна. А ведь это была сложившаяся за триста лет общность русских людей, хранителей дониконовской православной веры, культуры допетровской Руси на Бухтарме.                Привычный уклад отлаженной жизни бухтарминцев, как и всех крестьян России,  был  грубо нарушен революцией. Реквизиции хлеба, т.е. конфискация безо всякой оплаты, вызвало возмущение крестьян, привыкших к нормальным товарно-денежным отношениям.
Теперь все это порушили большевики. Ломался веками сложившийся уклад жизни, когда на выращенную сельхозпродукцию приобреталась все необходимое для жизни. Если раньше существовал отлаженный товарооборот, теперь вместо этого пришел чистый грабеж.
С революцией, а затем и гражданской войной пришла  разруха. С введением ленинского военного коммунизма хлеб у крестьян просто отнимали, проводя так называемую продразверстку. Взамен государство не давало ничего, что, естественно, вызвало законное негодование крестьянства, особенно среди зажиточной его части, которое страдало больше всех. Крестьянским умом мужик смекнул, что новая власть вовсе не рабоче-крестьянская, и об этом говорил даже тот факт, что сельсоветы вскоре были заменены ревкомами. Власть перешла к коммунистам и именно в них крестьянин увидел своего врага.
Начались бунты и мятежи. В июле 1920 года восстали с оружием в руках крестьяне Бухтарминского уезда с центром в селе Большенарымское. (Сейчас это центр района, куда входит и большинство селений бывших каменщиков).  Да и что иное можно было ожидать, если число недовольных новой властью даже по Советской статистике превышало 80 процентов. Из них 40 процентов составляли зажиточные (кулаки), 30 процентов – середняки, остальные купцы, ремесленники. Восстание через несколько дней было жестоко подавлено, участников мятежа расстреляли, часть убежала в горы (белки), некоторые ушли за границу в Китай.
Можно сказать, что местное население впервые за много лет получило урок жестокости, что, конечно же, поселило в их сердцах страх и сделало их более законопослушными, но не всех. Это был первый удар по крестьянству на берегах Бухтармы. Второй удар еще более сокрушительный принесла коллективизация и связанные с ней репрессии.
Сталин, пришедший к власти, понимал, что хлеб легче будет отбирать у кооперированных крестьян, загнанных в коллективные хозяйства, которые могут стать государственными или, по крайней мере, зависимыми от государства. Поэтому в 1927 году был провозглашен курс на ликвидацию кулачества как класса и на всеобщую коллективизацию. Этим коммунисты преследовали и вторую цель: превращение крестьян в батраков (а по сути в рабов).
Обобществлению подлежал скот, хлеб и корма, сельхозинвентарь и даже домашнее имущество «богатых» крестьян. Зажиточные имели десятки голов скота, богатое хозяйство и теперь должны были вносить все это добро в общий котел вместе с бедняками, лодырями и пьяницами, которые не имели ничего, зато верховодили в организуемых хозяйствах.

А вот как шла работа в колхозе по рассказу того же Черкашина:
«Начинается март, тепло. Колхозники не успевают обеспечить скот кормами. Скот от голода беспрерывно мычит, тощает. Некоторые коровы и лошади от истощения уже не могут подняться на ноги. Настало время сева. Лошадей много в колхозе, а в плуг запрягать не хватает. Они не только не могут плуг тащить, но самих себя».
Деревенский люд видел в колхозах полный развал хозяйства, обезналичку, нищету и голод. Именно тогда Сталин сказал, что «репрессии являются необходимым элементом наступления». В зажиточном крестьянине  он увидел своего главного врага, а потому, причислив его к классу капиталистов-эксплуататоров, повел с ним бескомпромиссную борьбу. Меры против кулачества, а зачастую к ним причисляли и середняков, все ужесточались. Развертывая спущенный на село план, налог на хозяйственный двор стали определять коллективно, что называлось самообложением. Несдавших в самый короткий срок облагали непосильным штрафом в трех-пятикратном размере, а т.к. выплатить его было невозможно, конфисковывали имущество, за бесценок пуская на продажу дом, имущество, инвентарь; недоимка все равно оставалась, хозяина отправляли в исправительно-трудовой лагерь, а семья пускалась по миру или выселялась вместе с хозяином в специально устроенные поселки в отдаленных районах. Списки кулаков составлялись особыми комиссиями при сельсоветах на общих собраниях, где голосовали по заведенному в стране добровольно-принудительному порядку, когда все принималось «единогласно». Мало кто решался поднять руку против или воздержаться, ибо это означало идти против линии партии, и такого человека тут же причисляли к пособникам империализма и объявляли врагом народа. И все это оформлялось видимостью законности с протоколами собраний, решений и утверждалось вышестоящей организацией.
Отчаяние крестьян дошло до предела. Зимой 1930 года вновь вспыхнуло восстание крестьян Бухтармы, известное как кулацкое. На самом деле в восстании участвовали и середняки и даже бедняки . Руководил восстанием известный в народе общественный деятель, народный учитель и организатор советской власти в крае Федор Толстоухов. Восстание было жестоко подавлено, число расстрелянных достигало нескольких десятков человек.
В результате было не только ликвидировано кулачество, как класс «эксплуататоров», но и нарушено и разорено все крестьянство. Война довершила разорение сельского хозяйства, вместе с репрессиями унеся жизни большинства мужского населения.
Со смертью Сталина начались некоторые послабления. Крестьяне получили право смены местожительства и работы. Многие потянулись в города, на рудники и в шахты. Все это привело к  оттоку сельского населения, особенно мужского,  и без того обескровленного раскулачиванием и войной.
Распад Союза и переход на демократическое управление новым  государством республики Казахстан привел к закрытию колхозов и совхозов.  Правительство рассчитывало, что крестьяне займутся фермерством, т.е. станут жить, как до революции своим собственным хозяйством. Но этого не получилось. Уничтоженное в годы репрессий основное ядро русского крестьянства и деградировавшая  в последующие годы  остальная часть оказалась неспособной к самостоятельной деятельности. В лучшем случае крестьяне просто выживают, держа одну коровенку (да и то молоко некуда сдавать), свинью и выращивая на собственном огороде картошку. Далеко не везде есть крестьянские хозяйства, где сельчане трудятся батраками.  Многие остались не у дел, имея землю, не в состоянии ее обрабатывать, и потому считают себя безработными. Нынешняя политика направлена на то, чтобы забыть историю последних 300 лет, вычеркнуть названия сел, переименовать их, уничтожить следы каменщиков.
Все это приводит к массовому отъезду коренного населения (так называют здесь русских сами казахи) прибухтарминских сел частично в города Казахстана или в сельские районы  России (в основном в Алтайский край и Кемеровскую область). В результате всех перестроек за последние 90 лет сельскому хозяйству страны был нанесен такой удар, что и сейчас, спустя 60-70 лет, оно никак не может оправиться. И дело не только в том, что потерян генофонд трудовиков, как называли себя сами кулаки, но и в умах людей произошел переворот, когда у крестьянства исчез стимул жить в достатке.
Совершенно не изучен вопрос существования ныне старообрядчества в Бухтарминском крае. Сейчас, если кто-то и придерживается этой ветви православия, то тщательно это скрывает и, возможно, часть их стремится объединиться с таковыми в Сибири, почему туда и уезжает.
Сейчас деревни по Бухтарме имеют разоренный вид. Осталось не более 20 процентов от былого населения, да и то  часть живущих (иногда большую) составляют нерусские. Есть деревни, где осталось по 3-18 жилых домов (Красная Поляна, Ульяновка).  Классы в школах пустуют. Большие площади земли не обрабатываются и не используются. Дома (исключительно все деревянные избы) в основном старой постройки  все больше дряхлеют. Конечно, шедевров архитектуры здесь не найти, вероятно, нет и домов первых построек, (за триста лет дома сменились не менее  чем по три, четыре раза), хотя еще есть подворья, выстроенные из полубревен (не умели делать доски).  Кое-где еще сохранились дома с затейливой резьбой по карнизам.
Четыре года тому назад я сфотографировал большой, полутораэтажный дом из вечной лиственницы в Фыкалке, по рассказам старожилов, принадлежащий самому Шарыпову, сыну (или внуку) основателя новой  отрасли сельского хозяйства – мараловодства. Но ныне узнал, что его разобрали и перевезли. А ведь там сам бог велел сделать музей домашнего мараловодства, так же, как в Сенном, бывшей более 200 лет официальной столицей (центром) Бухтарминской волости, можно было организовать музей  Беловодья  и бухтарминских каменщиков.
Русский этнос, своеобразная община, сравнимая разве что с Запорожской Сечью, как неведомая Атлантида уходит в небытие. Как рассказывает все тот же старожил Черкашин, проследивший историю села Сенного с 1823  по 1992 год, население одной лишь этой деревни сократилось в 8 раз, а десятки более мелких деревень и заимок исчезли вовсе. На их месте теперь пустыри, заросшие бурьяном.
«Не стало тех домов-красавцев, нет и амбаров, завозен и гумен. Нет тех заплотов и тесовых ворот. Дома и усадьбы расположены на большом расстоянии друг от друга. Между ними пустыри с торчащими развалинами. Улицы превратились в колдобины, ямы и ухабы. Село, которое многие десятилетия кипело полноценной человеческой жизнью, было наполнено изобилием скота, хлеба и других продуктов, разорилось».
В других поселениях картина похожая, если не хуже. Десятки сел исчезли вовсе, некоторые покинуты русскими и заселены казахами. Этот процесс объективный и  напоминает ситуацию с Косово, что вполне объяснимо. Русские больше пострадали от репрессий 1930-1937 года. Именно тогда было уничтожено не только кулачество (на самом деле самая активная часть крестьянства, трудовики, как они называли себя сами), но и вообще русское крестьянство на Алтае. К репрессиям прибавилась война 1941-1945 годов, унесшая из жизни оставшуюся часть мужского населения.
После смерти Сталина крестьянство стало понемногу оживать, но тут подоспели реформы Н.Хрущева с изъятием частного подворья, с укрупнением колхозов, а затем и заменой их на  совхозы, когда крестьянин и вовсе превратился в наемного работника, батрака, совсем  не заинтересованном в результатах своего труда. При Брежневе стали жить посвободнее и чуть сытнее, но последовал развал Союза, и русские оказались диаспорой в стране, которую, согласно первой (ныне измененной) конституции назвали  «страной, самоопределившейся казахской нации». В газетах начала 90-х годов поселенцев из России назвали колонизаторами, потом спохватились, стали поосторожней с терминалогией. Но слабохарактерная часть русских уже засобиралась к отъезду, тем более что все отчетливей стали проявляться приоритеты: русский язык потерял статус государственного, руководство стало заменяться национальными кадрами, а вместе с этим уезжающее русское население замещаться казахским. Это естественный процесс, природа не терпит пустоты, и в этом нет ничего плохого. Казахское население на протяжении за более чем  150 лет научилось жить по-русски, оседло, в домах, построенных русскими или теперь в своих собственных, сделанных самими ничуть не хуже, стало заниматься земледелием  (когда-то кочевники к этому занятию относились, если не с презрением, то с высокомерием). Русские больше пьют и рожают меньше детей, по существу вырождаясь. Казахские семьи в сельских местностях многодетны, что заставляет их с большим усердием  трудиться, держать скот, большое хозяйство. Они дружны между собой, помогают друг другу, не знают хандры и депрессий
Да, русские уходят.  Выяснилось, что русская нация слабохарактерна. Может быть потому, что выбита лучшая часть нации, как говорят, потерян генофонд. Из Средней Азии русские уехали, после того как киргизы стали выгонять со своей территории узбеков (в Узгене, Джалал-Абаде). И хотя русских никто не трогал, они уехали, о чем теперь жалеют сами киргизы, причем, местные, простые жители.
В легендах Древней Греции сохранилась память о некоей загадочной стране Атлантиде, исчезнувшей под волнами моря. Неужели и страна Бухтарминского Беловодья повторит судьбу Атлантиды?
Мы говорим о необходимости  организации туризма, и в том числе с привлечением зарубежных клиентов, а сами уничтожаем памятники, могущие служить заманчивой приманкой для падких на диковинки иностранцев. В цивилизованных странах Европы и Америки специально для туристов сохраняют целые деревни со старинным бытом, инвентарем. А резервации индейцев  в США!  Ведь это тоже музеи под открытым небом, где люди живут, не меняя свой уклад, а туристы со всего мира видят в них  живую историю наяву.
Старина плюс роскошная природа,  различные варианты активного туризма от сплава по Бухтарме до конного кольцевого маршрута. Сам бог велел развивать здесь исторический туризм!

Александр Лухтанов