Рассказ
Понтон покачнулся под тяжестью «ЗИСа», когда Толя Костенко въехал на мост через Иртыш. Покручивая «баранку», он задумался, кого напоминали  ему глаза официантки, подававшей  окрошку в излюбленной шоферами чайной ─ они были большие, серые и грустные.
─ А! Они были точно такие же, как у Тани…
Мысли его перебил сидящий рядом в кабине постоянный грузчик Толи, Кульчицкий Гриша:
– Пассажиров будем брать?
– Ну, их к черту, – пробурчал Толя, – инспекция рыскает по всем дорогам, спасу никакого нет. Сашку Синягина на прошлой неделе за пассажиров на полсотни целкачей  оштрафовали. Мало того, на нюх проверяют: если водкой разит, прощай права!
– Нынче строгости пошли, – снова начал примолкнувший было грузчик, – однако  надо бы взять на заправку в Сосновском: у меня в кишках вроде бы ветер ходит… А вот и они! – он воскликнул, указывая на целый ряд всякого люда, с котомками и корзинами расположившегося,  сидя вдоль канавы.
Все они, увидев приближавшуюся машину, вскочили и застыли с поднятыми руками.
– Эх, была не была! Что с тобой поделаешь!
– Сажай их, Гриша.
Это заняло немного времени, и машина помчалась дальше.
Ровная,  гладкая, без бугорка, без впадины степь. Прямая, стрелою уходящая вдаль дорога. И широка дорога сама по себе, а наезжено вдоль неё еще дорог – только несметно богатая землею, просторами страна может позволить себе такие дороги…
Едет шофер час, другой, «жмет» скорость; стрелка спидометра дрожит между полусотней  и шестьюдесятью километрами в час, а все кажется, что ничто кругом не изменилось, что напрасны усилия, что пространство смеется и, отступая перед  машиной, стоит невидимой стеной…
На такой дороге шофер автоматически правит рулем, а мысли витают его далеко.
Толины мысли унеслись в прошлое – в другую степь – более цветистую, где в синем мареве таяли курганы, белели низенькие хаты, где мирно и тихо, как степная  река в заросших травою и камышом берегах, протекала до войны  его, Толина, жизнь. И там Толя тоже «гонял машину». В жаркий летний день Толя, весь почерневший от пыли, остановился у крайней хаты небольшой деревушки и развязно, точно видавший виды «прожженный» шофер, крикнул девушке, набиравшей воду из колодца:
– Дай попить, красавица!
И когда, утолив жажду из поставленного перед ним ведра, поднял глаза на девушку, то вдруг точно испугался: серые большие, немного грустные… глаза, пепельные косы… И лицо, которого Толя не мог бы описать точно так же, как  он мог не сказать, что  именно ему нравится в песне…
Робко и тихо он спросил:
– А как тебя звать?
– Т-т – Таня, – запнувшись, на первом слоге и, вся покраснев, девушка подхватила ведра и быстро, без оглядки, побежала домой.
– А меня зовут Толей! – крикнул он ей вслед и, точно оглушенный, слегка пошатываясь, направился к своей машине.
С этого началось… С тех пор, если только назначение не уводило  в совершенно другую сторону, у него всегда отыскивалась надобность совершить крюк, иногда – ой, какой большой! – в деревушку Тани…
Любовь их была хороша именно тем, что без всяких изломов и искусственных ускорений она медленно росла, разливаясь, как утренний рассвет; что оба они, со всею восприимчивостью юности, остро переживали каждую фазу этого рассвета.
Свадьба должна  была состояться осенью. Но вместо ожидаемой, спокойно деловитой, с веселыми свадебными колокольцами, румяной, добродушной, щедро урожайной осени, пришла совсем другая осень: гудели в облаках гитлеровские стервятники, полыхали по ночам зарева горящих городов и сел, запрудились людом пути-дороги… Скорбь и ужас, словно два гигантских призрака, шли с запада на восток.
И Толя дрался… Не на жизнь, а на смерть. За эти самые просторы, что сейчас расстилаются перед ним, за леса и рощи, за горы и долы и сияющее завтра своей Родины, напряженно строящей счастье будущего…
Сперва еще приходили от Тани письма. Потом они прекратились, и черная тоска грызла Толино сердце, когда он, вымотавшись на бесконечных фронтовых дорогах, валился вечером наземь от усталости. Помогала солдатская песня. Особенно одна. Случалось темной ночью где-нибудь в разрушенной хате, в блиндаже или у костра всплачется гармонь, кто-то запевает:
Далеко-далеко, где кочуют туманы,
Где от легкого ветра колышется рожь,
В низком домике ты, у степного бурьяна,
Одиноко и тихо, как прежде, живешь…
И тогда видел Толя и этот низенький дом, и бурьян, и плетеный тын, на прутьях которого сушились потемневшие горшки, яблони и груши в садике… И все это, как синею мглою, было окутано его мечтою, от чего как бы испускалось тихое сияние… И сияние  приобрел и сам облик Тани, стоящей у тына, и серые глаза её смотрели на него с невыразимой грустью…
– Никак милиционер стоит на дороге, чтоб ему пусто было! – выругался вдруг Толин грузчик и точно шершавой ладонью сгреб все его воспоминания, возвратив к неприятной и жестокой действительности. Толя видит, что грузчик был прав: человек в форменной одежде был ясно виден на некотором расстоянии.
– Не милиционер, а автоинспектор.
– Да я их всех милиционерами зову.
Податься было некуда, да это  и претило чувству собственного достоинства, любишь кататься, люби и саночки возить… Толя остановил машину.
– Ну, как? У вас в машине везде порядок?- спросил инспектор.
– Да, как видите.
– Давайте вашу путевку и шоферское удостоверение. А что это за люди? – спросил  он, указывая на пассажиров.
– Посадил подвезти. Просились.
– А вам известно, что на грузовых машинах пассажиров возить нельзя?
– Известно.
Инспектор сосчитал пассажиров и велел их ссадить. Нехотя, с унылым видом разнородный «люд» сползал по бокам машины и, недоуменно поглядывая друг на друга,  затоптался на месте.
Пока инспектор  что-то записывал, Гриша подбежал к одному из пассажиров и шепнул:
– Чего стали? Айдате вперёд, подъедем, – подберем.
Люди медленно потянулись вдоль дороги…
Тем временем инспектор закончил записи и, забрав Толины «права» (шоферское удостоверение), внушительно произнес:
– Зайдете завтра или послезавтра в наш отдел автоинспекции.
Он при этом назвал улицу и номер дома.
Отпустив машину изящным жестом, он уже сигнализировал остановку другой только что показавшейся машине.
-Чтоб ему!.. – чертыхался Гриша, когда они отъехали на безопасную дистанцию. Затем они догнали прежних пассажиров и, снова посадив их, продолжали путь. Вечерело. Большая красная луна повисла над степью, и опять стало казаться, что степь кругом все та же: что невидимая стена пространства смеется над ними, безмолвно отступая в бесконечность…
Толя попытался снова вернуться к своим воспоминаниям, которые  будили в нем какое-то щемящее и сладостное чувство боли, но уже иные вставали перед ним картины, вернеё – одна картина, когда он после войны не нашел на старом месте  ни самой Тани, ни её деревушки: на месте последней были  обгорелые остатки, полуразрушенные  воронки снарядов, остатки блиндажей и ржавая проволока, видимо,- тут шел жестокий бой…  И сколько он ни пытался отыскать Таню, сколько ни спрашивал, никто  ничего не мог ему сообщить – пропала…
Вместе с тем пропала  и согревающая  его жизнь  мечта. А как холодно жить без такой мечты!.. Он начал пить и понемногу опускаться. Затем услышал зов партии на целинные земли. Сознание смутно подсказывало ему, что боль можно лечить в труде, и самое лучшее, если это труд на общее благо. Сам он этого ясно не сформулировал, да и никто ему не приводил  исторических примеров подвижников общего блага, которые нашли своё существование, свою личную жизнь, лишенную смысла, без устремления служить человечеству.
И он пришел сюда, на целину, и, действительно, стал забывать свою боль, если только что-нибудь не толкало к воспоминаниям.
Ночь развернулась кругом. Прорезывая её фарами, машина неслась вперёд, в темноту…
 
* * *
Толя приехал в город и явился в отделение автоинспекции. Его принял щеголеватый капитан. Последнему, видимо, понравилась военная выправка  и четкая манера обращения Толи – он  был милостлив. Назначив небольшой штраф, он выписал талон, по которому велел  внести деньги в кассу Госбанка.
В банке толпилось немало народу – пришлось стать в очередь у окошка.  В деловой суете через плечи и головы вперёди стоящих иногда мелькала  голова кассирши, вернеё, он видел  только её прическу, и она привлекла его внимание – тяжелые золотистые косы были собраны короной на голове.
– Ах, да вы не там расписались! – услышал он голос кассирши, – вот, вот  где нужно, – указывая неуклюжему толстяку с тупой физиономией, на миг все её лицо с большими серыми глазами показалось в окошке…
Точно что-то стегнуло Толю – он чуть-чуть не вскрикнул: «Таня!», но удержался и, вместо этого, совершил краткий рывок  вперёд – одними плечами…
Впереди стоящий обернулся:
– Зачем толкаетесь, молодой человек? – Поучительно добавил: – Нехорошо.
Толя задышал учащенно. Холодной змейкой проскользнуло сомнение:
– А может быть, и не она.
Но уже  непоколебимая уверенность кричала:
– Она! Она!
Толя задвигался,  поглядел вокруг себя.
Барьер решетчатый и барьер равнодушных людей отделял его от Тани. Тогда он застегнулся на все пуговицы, стал страшно спокоен, как ему казалось: все внимание он сосредоточил на заветном окошечке и медленно продвигался вперёд. Мысли набегали одна на другую. Таня могла быть замужем – ведь прошло шестнадцать лет… У неё могла быть семья, дети. только в старых романах по двадцать лет ждут возлюбленного… Нынешние не теряют времени…
Вот уже три клиента вперёди, вот и два… И один… Еще шаг – и он у окошка. Серые, немного усталые глаза уставились на него и внезапно расширились. Они произнесли одновременно:
– Т-толя!
– Т-таня!
И оба запнулись на первом слове. Они хотели что-то  еще сказать, но не могли, потому что чувствовали барьер… Не тот, решетчатый, а людской, враждебно насторожившийся и ловящий каждое слово. «Почему молчание в кассе? Почему нас задерживают, когда мы спешим?» – казалось, спрашивал барьер.
Глаза Тани быстро наполнились слезами – они падали на счетные косточки, на квитанции…
– Таня, Танюша, ты мне скажи только одно: ты не замужем? – тихо спросил Толя.
– Нет! – улыбнулась сквозь слезы, ответила она; потом, подумав, прибавила:
– Где ты живешь?
– Это неважно. Я нашел тебя. Я так долго тебя искал…
Из-за спины Толи просунулась гневная физиономия в огромных очках. Физиономия ехидно прошипела:
– Мы в семейном доме или в Госбанке? Прекратите ваши пошлые разговорчики: у меня нет времени.
Огромным усилием воли Толе удалось удержаться, чтобы не ударить говорящего…
– Танюша, через сколько времени кончатся  твои занятия?
– Еще два часа. Ты пойми, Толя, ведь у меня на руках касса… государственные деньги…
– Понимаю. Я уйду и вернусь через два часа.
– Нет, если ты хочешь доставить большую радость, – сядь вон там, в уголку на диван, и посиди эти два часа – мне будет видно тебя все время.
– Я посижу, мне там будет очень хорошо.
Что два часа по сравнению…
Когда Гриша, постоянный грузчик Толи, узнал, каким образом тот нашел свою утерянную невесту, – он глубокомысленно произнес:
– Как странно, что счастье иногда переодевается в милиционера!
 
с. Одесское
18 – 20 декабря 1957 г.