После смерти Сталина новое советское руководство начало демонстрировать Западу своё миролюбие. В Корее замолчали пушки, прекратилась стрельба на границах просоветских Венгрии, Румынии, Болгарии и Албании с Югославией. Москва объявила о выводе советских войск из Австрии, начались переговоры о демонтаже советских военных баз в Порккала-Удд (Финляндия) и Порт-Артуре (КНР). Шла подготовка к преобразованию Карело-Финской ССР в Карельскую АССР – с тем, чтобы обозначить отсутствие претензий Советского Союза на присоединение Финляндии.

Причина в том, что СССР, силы которого были подорваны войной, к 1953 г. сумел восстановить только военно-промышленный комплекс, а всё остальное оставалось в состоянии разрухи. Условия, в которых жили советские люди, были чудовищными, а непомерные военные расходы не давали стране возможности развиваться. Нужно было заключить если не мир, то перемирие с Западом, сократить армию и военные расходы, и высвободившиеся средства направить на решение хотя бы самых вопиющих проблем в социальной политике. Поэтому 8 августа 1953 г. председатель Совета министров СССР Маленков впервые произнёс слово «разрядка», имея в виду уменьшение напряжённости между СССР и Западом.

Постепенно СССР начал открываться Западу. Значительно увеличилось число советских граждан, посещавших «капиталистический» мир (хотя о свободном въезде и выезде из страны не было и речи). Летом 1957 г. в Москве прошёл VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, на который приехало 34 тыс. иностранцев из 131 страны мира. Впервые с начала 1930-х гг. советские люди общались с иностранцами. Хотя фестиваль стал символом советской открытости, недоверие советской власти к иностранцам сохранялось, и предпринимались попытки вызвать настороженность советских людей, напомнить им, что среди приехавших есть шпионы и враги. Иногда это принимало комические формы. Находившийся в то время в Москве буддийский философ Дандарон, сын известного дореволюционного деятеля Бадмаева, вспоминал: «В Москве всем делают противочумные прививки, ибо среди участников фестиваля (наши думают) будут люди, которые привезут ампулы с чумной бактерией» (Дандарон Б. Д. Письмо 53 // Письма о буддийской этике. – СПб.: Алетейя, 1997. – 352 с.). Показательно, что во время Олимпийских игр в Москве в 1980 г. сотрудники соответствующих служб предупреждали москвичей, что иностранцы привезли возбудители «скоротечного сифилиса» (!?), который при помощи мази наносится на поручни эскалаторов метро.

Фестиваль молодёжи и студентов 1957 г. в Москве

Появление огромного количества иностранцев и заграничных вещей в абсолютно нищей стране, ситуацию в которой описала супруга посла США – «Ничего нет и всё запрещено» – спровоцировало всплеск спекуляций, воровства и проституции. На иностранцев советские люди произвели неоднозначное впечатление, и после фестиваля в западной прессе появилось множество статей о советском разврате и попрошайничестве. Советское руководство было настолько потрясено этими материалами, что лично Хрущёв потребовал у советских послов бороться с «клеветой на советский строй».

Но «процесс пошёл»: в кинотеатрах и по телевизору начали показывать западные фильмы. Это имело громадное значение: хотя фильмы выбирались преимущественно левого политического направления, советские граждане с ужасом видели, что «несчастные угнетённые» на Западе живут в сто раз лучше их самих.

Если в «капстраны» попасть советскому человеку было трудно, то в «соцстраны» организовывались даже поездки школьников. Хотя уровень жизни в Польше или Болгарии в разы уступал странам Западной Европы, по сравнению с Советским Союзом с его пустыми прилавками, бездорожьем и унылыми бараками даже эти бедные страны представлялись раем на Земле.

Советский продуктовый магазин

Пожалуй, недоверие к странам «народной демократии» в СССР было даже большим, чем к «империалистическим хищникам» типа США, Великобритании или Франции. Достаточно вспомнить песню Высоцкого «Инструкция перед поездкой за рубеж»:

«Там у них уклад особый –

Нам так сразу не понять,

Ты уж их, браток, попробуй

Хоть немного уважать…»

Смех смехом, а перед Олимпиадой 1980 г. в Москве «дружинников», отправлявшихся охранять порядок вузами, предприятиями и организациями столицы, инструктировали почти как в песне Высоцкого: помните, что все иностранцы, особенно граждане стран «народной демократии» – антисоветчики и вероятные шпионы империализма…

Колумбийский писатель Габриэль Гарсиа Маркес, посетивший Фестиваль молодёжи и студентов в Москве, написал: «Счастье советского народа и правительства заключается в том, что народ просто не знает, как он плохо живёт». Но в 1960-е гг. советский народ начал постепенно это понимать. Особенно обидно было то, что гораздо лучше живут «братские» страны, которые, согласно советской мифологии, освобождены Красной армией и получают от СССР всяческую помощь. Да ещё поляки, венгры и чехи нередко демонстрировали своё презрение к советским, которые априори считали себя «старшими братьями». О Катынской трагедии, Венгерском восстании и Пражской весне советские люди либо не знали, либо не думали. Зато поляки, венгры и чехи помнили всегда.

Это отношение к «братским» странам подогревалось постоянными заявлениями о «братской и бескорыстной помощи», которую СССР якобы оказывал социалистическим и развивающимся странам, причём объёмы этой помощи замалчивались. То, что экономическое развитие стран СЭВ контролировалось и часто искусственно сдерживалось Москвой, никто не упоминал (так, в Болгарии была ликвидирована авиационная отрасль, а производство автомобилей в ГДР, Польше и Чехословакии ограничивалось, чтобы там покупали советские машины). Эта обида советского человека на иностранцев отлично выражена Александром Галичем: «Мы ж им – гадам – помогаем, и мы же пропадаем, как клопы, через это!». «Куба, отдай наш хлеб, Куба, возьми свой сахар!», – распевали в московских и ленинградских дворах в середине 1960-х. Все проблемы, которые утаить было невозможно – дефицит товаров, рост цен, нехватка жилья – всё ставилось в вину «братским» странам: мол, из-за помощи им страдает добрый и бескорыстный советский народ!

Пропасть, разделявшая советскую нищету и относительное благополучие Запада (а «братские» страны для рядового советского человека были тем же Западом, хотя и неполноценным), скрыть было нельзя. Это вызывало не столько зависть, сколько горечь: почему мы, победившие в войне и отправившие Гагарина в космос, живём настолько хуже «них»? Есть воспоминания о том, как у Высоцкого в ФРГ, в магазине, случился припадок: он кричал, почему они, проигравшие, ТАК живут, а мы, победители, страдаем. Автор этой статьи, оказавшись в Германии в 1991-м, обошёлся без припадка, но, зайдя в продуктовый магазин, просто не мог понять, что это за штуковины стоят и лежат на прилавках.

Отношение советских людей, в т.ч. и самых высших руководителей, колебалось между недоверием и унизительным желанием показаться лучше, чем есть на самом деле, между скрытой агрессией и отчаянной завистью. Показательно, что в 1972 г., перед приездом президента США Никсона, в Москве очистили весь его предполагавшийся маршрут от старинных зданий, в т. ч. взорвали церковь Казанской иконы Божией Матери у Калужских ворот, а заодно и примыкавший к ней Казанский тупик. Зачем? Показать, что Москва – советский город без всяких следов старины? Чтобы глаза американца скользили только по советским зданиям? Нет никакого смысла. Только трусливое желание на всякий случай что-нибудь спрятать, скрыть, даже ценой уничтожения выдающегося памятника архитектуры.

Церковь Казанской иконы Божией Матери у Калужских ворот

Это суть советского отношения к Западу: зависть и одновременно гордыня, причудливая смесь ненависти и страстного желания быть «как они», непонимание, почему мы оказались на задворках развитого, благополучного мира.

Этот проигрыш нуждался в объяснении. Долгое время отставание объяснялось последствиями войны, но в 1960-е гг. это уже звучало глупо. Начались поиски более серьёзных объяснений, суть которых могла быть только одна: «мы», даже бедные и полуголодные, лучше «них» в принципе, пусть они богаты и счастливы. Потому, что «мы» – другие. «У советских собственная гордость – на буржуев смотрим свысока». А свысока – потому, что нам чужды их яркие тряпки, сверкающие автомобили и шикарные особняки. Наше превосходство – духовное, необъяснимое для приземлённого Запада, поклоняющегося Маммоне.

Признать, что соревнование с капиталистическими странами проиграно, было невозможно как по политическим (это означало крах советской идеологии), так и по психологическим причинам: русский народ исторически отличается крайне высоким самоуважением, к тому же подогреваемым агитацией и пропагандой.

Марксизм-ленинизм перестал быть привлекательной идеологией, и оставался лишь в качестве пустого начётничества (любую статью нужно было снабжать цитатами «классиков», которых, впрочем, никто не читал). Значит, его необходимо было чем-то заменить. Дело не в том, что властные структуры озаботились поисками новой идеологии (хотя такие попытки были) – это стало общественной потребностью. Естественным образом начался медленный возврат к идеологии почвенничества, ставшей во второй половине XIX века знаменем русского антизападничества.

Новая идеология должна была быть проста и понятна даже остервенело пьющему «глубинному народу», и очищена от надоевшей марксистко-ленинской дребедени. Лучше всего её сформулировала Елена Иваницкая в своём блоге:

«1. Мы самые большие, лучшие и сильные. 2. Кругом враги. 3. Мы крепость Добра в океане Зла. 4. Мы всегда правы. 5. У нас героическое и светлое Прошлое, можем повторить (взамен коммунистического “светлого будущего”). 6. Враги внешние и внутренние неустанно вредят нам, ненавидят и боятся нас за наши совершенства. 8. Государство превыше всего. 9. Пред Родиной вечно в долгу — вы все. 10. Мы обречены на победу, иного выхода у нас нет». Это не консерватизм или традиционализм – это почвенничество в новом изводе.

Новые почвенники, вслед за Достоевским и Данилевским, считали, что русский народ облечён особой миссией – спасением всего человечества. Они выступали за «особый путь» России и считали её отдельной цивилизацией. Это сопровождалось обличениями «гнилого и бездуховного» Запада, что позволяло им сохранять лояльность советской власти, хотя, по сути, новое почвенничество было антисоветским и антимарксистским. Зато оно высокомерно отвергало «вещизм», «мещанство» и «общество потребления». Новые почвенники были людьми совершенно разных взглядов и нравственных принципов, но Солженицын и Солоухин, Белов и Астафьев, Распутин и Валентин Иванов, Шукшин и Можаев, Шафаревич и Чивилихин в той или иной степени были почвенниками.

Новое почвенничество не ограничивалось художественной литературой. В 1960-е гг. начало меняться содержание учебников истории. Если ранее как российская, так и мировая история преподносилась как сплошная борьба классов, в которой эксплуатируемые и угнетённые были «хорошими» вне зависимости от расы и национальности, а эксплуататоры и угнетатели – «плохими», то теперь всё стало не так однозначно. Европейские колонизаторы (особенно проклинались Кортес и Писарро) оставались жестокими завоевателями, а их российские «коллеги» – Ермак, Дежнев, Бекетов, Поярков и Хабаров – превратились в «землепроходцев», которые несли сибирским и дальневосточным народам цивилизацию. Имам Шамиль, считавшийся ещё в 1950-е гг. борцом за свободу Кавказа от царского колониализма, превратился в реакционера и турецкого агента. В союзных и автономных республиках появились публикации о «добровольном присоединении» национальных территорий к России: выяснилось, что Башкирия и Осетия, Казахстан и Бурятия, Грузия и Киргизия присоединились к России по зову сердца. Упоминать о завоевательных войнах и жестоком подавлении восстаний этих народов запрещалось.

О православии в учебниках писали очень мало – о Крещении Руси Владимиром, о духовном подвиге Сергия Радонежского и военных подвигах защитников Троице-Сергиевой лавры от поляков и Соловецкого монастыря от англичан. Зато о католицизме учебники писали много, но исключительно в негативных тонах: о зверствах крестоносцев и конкистадоров, о Варфоломеевской ночи, кострах инквизиции и оргиях римского папы Александра VI Борджиа.

История России оказалась втиснутой в прокрустово ложе советского представления о мире, в соответствии с которым Великая депрессия в США, в ходе которой никто от голода не умер, объявлялась катастрофой в противовес Первой пятилетке в СССР, объявленной триумфом развития (о голодной смерти миллионов людей упоминать запрещалось). В советском видении мира вмешательство США в войны в Корее и Вьетнаме было «варварской агрессией», а подавление Советской армией Венгерской революции и захват Афганистана – «братской интернациональной помощью». Десант кубинских повстанцев, вооружённых и обученных в США, на Кубу объявлялся «американской агрессией», но действия повстанцев МПЛА в Анголе или ФРЕЛИМО в Мозамбике, вооружённых и обученных СССР, объявлялись «национально-освободительной борьбой», а вовсе не советской агрессией против Португалии. Такое двоемыслие («наши разведчики и их шпионы») распространялось и на политику, и на историю.

В результате к 1970-м гг. в СССР складывалась новая идеология – своеобразный советский национал-империализм, уходящий корнями одновременно в примитивный марксизм сталинского периода и в «третьеримское» великодержавие. Логичная трансформация этой причудливой смеси в обычное черносотенство тормозилось опасениями советской власти. Переход к русскому национализму как фундаментальной имперской идее отталкивало нерусские народы, которым националистические движения в тот период были более свойственны, чем русскому народу. Русский национализм противоречил коммунистическим учением, отказаться от которого советская власть не могла: она бы лишилась легитимности. Поэтому первый издававшийся почвенниками журнал «Вече» был ликвидирован, а национально-православный «Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа» (ВСХОН) разгромлен КГБ.

Почвеннический журнал “Вече” – впоследствии его издавали на Западе

Идеология, синтезировавшая черносотенство и сталинизм, много позже получившая название «национал-большевизм», зародилась в конце 1970-х гг. в недрах безобидных Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИК) и Общества книголюбов Министерства авиационной промышленности. В отличие от мертворождённого ВЛКСМ и прочей «пионерии», ВООПИК и Общество книголюбов привлекали людей действительно не равнодушных к судьбе Отечества и русского народа, некоторые из которых могли, при соответствующей идеологической обработке, стать активистами «национал-большевизма».

«…Сложилась группа энтузиастов, назвавших себя «Витязями», составившая будущее ядро объединения «Память». До этого они в течение нескольких лет встречались на субботниках по восстановлению памятников истории и культуры под эгидой ВООПИК. Главной целью группы «Витязи» было достойно отпраздновать 600-летие Куликовской битвы. Идею названия «Витязи» подал скульптор Б.Строганов. Актив группы составили ответственный секретарь МГО ВООПИК Э.Н.Дьяконов (фактический руководитель «Витязей»), сотрудник архитектурной секции МГО ВООПИК Г.Сальников, слушатель Высшей партшколы ЦК КПСС С.К.Смирнов, слесарь завода «Союз» К.Н.Андреев, заместитель директора конструкторского бюро АСУ А.Г.Гладков, постовой милиционер гостиницы «Россия» В.В.Скрипник и др. Впоследствии именно эти люди составили первый Совет «Памяти». Кроме регулярных субботников по восстановлению памятников члены группы совершали совместные походы и поездки по историческим местам и к православным святыням. Среди членов группы распространялись книги русских философов, историков и мыслителей, самиздатовская литература и журнал «Вече».

Заседание общества «Память» (крайний справа – Дмитрий Васильев)

Члены группы участвовали также в работе молодежного творческого объединения при МГО ВООПИК, заседавшего на ул. Разина под колокольней Знаменского монастыря. Обсуждение стихов и прозы русских писателей на этих заседаниях часто перерастало в доклады и споры о судьбе России. Духовными наставниками объединения были Н.Рубцов, С.Куняев, Ю.Кузнецов, Д.Жуков, О.Волков. На заседаниях выступали такие ученые, архитекторы, писатели, художники как – И.Кобзев, О.Михайлов, О.И.Журин, В.А.Виноградов и другие» (У истоков общества «Память», блог Сбитнева Сергея).

Таким образом, «национал-большевистская» группа получила интеллектуальную поддержку. А поддержка административная у неё была изначально в лице некоторых второстепенных чиновников из ЦК КПСС, МВД и КГБ. Написанный в духе этого течения «роман-эссе» Чивилихина «Память» в 1982 г. вышел в «Роман-газете», и произвёл настоящий фурор среди советских читателей. Ещё бы: впервые в советской истории автор откровенно пропагандировал этническое превосходство русских, и сравнивал монгольских завоевателей с немецко-фашистскими захватчиками!

После появления книги «Витязи» превратились в общество «Память», к концу 1980-х гг. ставшее серьёзной общественно-политической силой, по крайней мере в крупных городах России. Однако сращение черносотенства со сталинизмом психологически трудно, и «Память» постепенно отказалось от сталинистской составляющей, превратившись в черносотенную группировку, которая в таком виде не была интересна ни большинству имперски настроенных русских, ни, что важнее, властям и силовым органам.

«Память» в 1989-92 гг. постигла примерна та же участь, что и «Союз Михаила Архангела» и «Союз русского народа» в 1905-07 гг.: после мощного, но кратковременного взлёта её популярность быстро сошла на нет, и к середине 1990-х она уже не играла никакой политической и идейной роли. Что неудивительно: в те годы молодёжь активно впитывала западные идеи свободы, а люди старших поколений в большинстве ностальгировали по советским временам, где было место Сталину и чекистам, Гагарину и ГУЛАГу, но не было места ни опричникам с пёсьими головами, ни Пуришкевичу с Илиодором.

Апофеоз «православного сталинизма»

Однако зубы дракона были посеяны. Воинствующее антизападничество, идеи этнического и культурного превосходства, примитивный империализм глубоко внедрялись в национальное сознание. Ощущение собственной ущербности по сравнению с богатым Западом (в отличие от советского времени, его посещали миллионы постсоветских людей), горечь от распада СССР, стычки с представителями других народов (особенно с кавказцами), две войны в Чечне постоянно подогревали эти чувства.

В 1993 г. Эдуард Лимонов совершил более успешную, чем «Память», скрестить черносотенство со сталинизмом: он организовал Национал-большевистскую партию (НБП). Её программа, призывавшая к созданию «империи от Владивостока до Гибралтара на базе русской цивилизации», и провозглашающая «испепеляющую ненависть к античеловеческой СИСТЕМЕ троицы: либерализма/демократии/капитализма» была рассчитана на не очень образованную, но социально активную молодёжь. НБП, которая была в первую очередь «большевистской», и в глазах её молодых адептов ассоциировалась в первую очередь с «комиссарами в кожаных тужурках», получила значительную поддержку, прежде всего в провинциальных городах.

Национал-большевики Лимонова

Сам Лимонов, скорее всего, считал НБП инструментом, с помощью которого он сможет прорваться в политическую элиту России. Он хорошо понял потребности той части элиты, которая не хотела/не могла встроиться в европейско-американский истеблишмент, и части общества, подверженной таким же настроениям. Но в элиты людей «с улицы» не берут, тем более тех, кто не боится угрожать власти насилием (а НБП угрожала революцией и проводила захваты всяких административных зданий). Поэтому в 2007 г. партия была запрещена, а её активисты подверглись небывало жестоким для постсоветской России репрессиям. Эта жестокость была вызвана тем, что власти увидели в НБП опасного конкурента: новая государственная идеология, взращивавшаяся в России, представляла собой тот же национал-большевизм, только термин «национал» обозначал не русскую этничность, а принадлежность к советскому сообществу.

За 30 постсоветских лет Россия совершила полный круг. Разломав СССР и попытавшись построить независимую Россию на западных основах, российская элита последовательно провалила все прозападные и либеральные проекты, и повернулась к советскому прошлому. Эта сущность не стала копией советской модели: она приняла причудливые формы, совместившие худшие советские образцы с не самыми светлыми заимствованиями из досоветского, имперского прошлого…

Евгений Трифонов