Он был маленьким не только по своему общественному положению, но и мал ростом, скромен, чрезвычайно покладист и уступчив во всем, в чем только можно уступать. Последняя черта, как мы увидим из дальнейшего, не всегда приводит к добру…
Он сам мне рассказал свою жизнь – рассказал тихим голосом, который тонул в гуле других голосов в бараке заключенных на Полярном Круге. На дворе была пурга; электрические лампочки под потолком слабо горели красноватым светом и при сильных порывах ветра слегка покачивались. Мы сидели на нарах близко друг к другу, как два заговорщика, и я нагнулся к нему, чтобы лучше слышать: ведь не так уж часто делятся с нами искренними излияниями души…
Он вырос в Риге, и все детство и юность его были связаны с мрачным, старинным, построенным из булыжника домом с довольно большим двором и несколькими посаженными там деревьями.
В этом дворе он малышом начал свое знакомство с миром. Дом был многоквартирный, жили в нем немцы и латыши. Дети их, из года в год вместе играя во дворе, легко овладевали обоими языками. Эдуард (так звали рассказчика) любил играть с маленькой немкой Бертой из соседней квартиры. Когда выросли, пути их разошлись…
Маленький, робкий, стеснительный тихоня Эдуард насилу устроился на скромную должность в почтовом ведомстве, а Берта… На Берту обратил внимание крупный рижский коммерсант (правда, женатый) и принял ее на службу в свою контору. С тех пор Берта стала красиво одеваться, у нее появились деньги, и она даже переехала от матери на другую квартиру якобы потому, что та ближе к месту службы… Так тянулось довольно долго, как вдруг в семье коммерсанта разразился грандиозный скандал – ­жена потребовала, чтобы Берта была немедленно уволена. А так как оборотный капитал коммерсанта в значительной части состоял из крупного приданого жены, – пришлось уступить… Берта переехала обратно к матери. После этого, конечно, смешно было надеяться, что на ней женится зажиточный бюргер.
А за это время умерли родители Эдуарда. Тут, право, ему надо бы жениться, чтоб не оставаться одному в пустых комнатах, но как он мог это сделать, когда у него просто не хватало духу подойти к девушкам… Ведь они явно предпочитали других – высоких, стройных, и не раз заставляли его мучительно переживать свою неказистость. Он был болезненно чувствителен, боялся отказа, насмешек, боялся, что нанесут новые раны его мужской гордости, – и замкнулся в себе…
А между тем ему хотелось любви не меньше других, хотя он никому в этом не признавался. А может быть, даже и больше, потому что у него была нежная душа мечтателя. Он так бы и остался холостяком, если бы не опытная в любви женщина, которая взяла инициативу в собственные руки…
Случилось так, что, возвращаясь со службы домой, он на лестничной площадке столкнулся с Бертой. Она тепло выразила ему дружеское сочувствие по поводу смерти родителей, ласково с ним разговаривала, напомнила о совместных играх в детстве. Увлеченная воспоминаниями, она приблизилась и положила свои ладони ему на плечи. В голову ударил ее аромат – не духов, нет! Он чувствовал аромат молодого женского тела… У него захватило дух, стало трудно дышать, он не мог выдавить из себя ни слова. В эту ночь он очень плохо спал…
Потом они встретились еще, и как-то вечером она постучалась к нему в дверь: ей срочно понадобились какие-то сведения… Он пригласил ее войти срывающимся от волнения голосом.
Подробности той встречи он мне не рассказал, только сообщил, что, когда Берта уходила, между ними уже твердо было решено: они поженятся.
После свадьбы одно время он действительно был счастлив (а, может быть, и она тоже). Он приносил и отдавал ей все до копеечки заработанные деньги, помогал стирать, убирать; и Берта часто находила свои туфли до блеска начищенными. Но потом что-то «нашло» на Берту: она стала охладевать к нему… Иногда, возвратившись со службы, он находил ее пьяной, а на столе остатки закусок и пустые бутылки.
– У тебя кто-нибудь был? – спросил он однажды.
– Да, были! – пьяно закричала она.
– Есть люди, которые ценят меня и удивляются, как я могла выйти за тебя… У-у! Слюнтяй!.. Ненавижу!..
Он замолчал, удалился на кухню и сидел там, пока Берта не легла спать.
Подобное стало повторяться все чаще. Эдуард получал доказательства, что пока он на службе, к жене приходят приятели по той, другой жизни (когда коммерсант возил ее по ресторанам), что жена изменяет ему явно и бесстыдно…
Он все терпел, не возражал ей, ничего не спрашивал: думал – ­образумится…
Но через какое-то время жена перестала его пускать на супружескую кровать и, как бы издеваясь, клала с собой в постель кота…
Он примостился на диване, по утрам сам готовил себе кофе, пока Берта спала, тихо уходил на службу и думал, думал…
И надумал – оформился матросом на пароход дальнего плавания и исчез из города.
Жена столь решительного поступка от него никак не ожидала и поначалу даже была удивлена его «выходкой», но все же об исчезновении мужа сообщила посетившим ее приятелям со смехом. Приятели почему-то не особенно обрадовались этой вести, а когда она по истечении месяца намекнула, что ей нечем платить за квартиру, они, правда, тут же собрали требуемую сумму, но после этого ни разу больше не приходили…
Начались поиски работы – ее не было, или же это была такая работа, к которой совершенно не лежала душа. Набегавшись по различным учреждениям, она, усталая, возвращалась домой. Матери уже не было: ее похоронили еще раньше, в то беззаботное время, когда Эдуард каждое утро целовал свою обожаемую Берту, уходя на службу. А теперь жизнь неслась мимо нее, и она оказалась в ней лишней.
Как ни долго было плавание, пароход с Эдуардом на борту снова вернулся в Рижский порт. Возвращение в родной город сильно взволновало его, что было вполне естественно: раньше никогда не приходилось надолго покидать родные места. На пристани толпился радостный, суетящийся народ, пришедший встречать возвратившихся моряков. Жены пришли встречать мужей – улыбки, объятия, поцелуи, кое-где цветы…
И тут Эдуард остро ощутил, что он одинок; что никому нет дела до того, приехал он или нет… Мог бы и не приехать, и никто бы этого не заметил – он никому не нужен…
Затемнилась при этой мысли вся радость возвращения. Хмуро прошел, не глядя ни на кого, через толпу на пристани и двинулся дальше… Куда? Сначала он сам этого не знал, но потом стал отдавать себе отчет, что его неотвратимо тянет взглянуть на покинутый дом, и он идет туда, где провел детство и где ему преподнесли отраву, которую он принял за любовь.
Но, странно! Он вдруг поймал себя на мысли, что у него нет злобы к Берте за обман, потому что этот обман был невыразимо сладок, пока не открылся, и что если бы Берта не сбила его с той уныло-однообразной тропинки, по которой он шел до памятной встречи с нею, то не было бы мук, но не было бы и радости… А что в конце концов лучше: жить, как серый камень, или же превратиться в натянутую струну, из которой смычки Скорби и Ликования поочередно извлекают свои мелодии!..
Путь от пристани до дому был неблизкий: он пересаживался с трамвая на трамвай, благо, знал все маршруты, как свои пять пальцев, но не мог составить никакого плана действий. «Э-э, там видно будет!» – решил он наконец.
Уже зажглись вечерние огни, когда он очутился перед огромными дубовыми воротами с калиткой, ведущей во двор его дома. Во дворе, кроме ребятишек, никого не было. Он прошмыгнул к ближайшему дереву, стал за ним и начал наблюдать за окнами своей квартиры – света не было. Наверное, Берта еще не вернулась, а может, она переехала к кому-нибудь из тех, с которыми… Может быть, там теперь другие жильцы?..
Последнее предположение ему явно не понравилось. Ключ от квартиры был в кармане. Он решил выяснить, ведь в конце концов там остались его вещи, которые могли понадобиться…
Он удивлялся, пока поднимался по лестнице, отчего так страшно колотится сердце: неужели для него что-нибудь да значит женщина, которая так подло с ним поступила?..
Ключ щелкнул в дверях – он вступил в полную темноту передней. Когда рука в привычном месте нащупала выключатель и вспыхнул свет, он увидел перед собой Берту. Она стояла в дверях комнаты и была даже принаряженной. Очень спокойным голосом она произнесла:
– Я ждала тебя гораздо раньше: в пароходстве сказали, что прибытие ожидается к обеду.
Затем быстро подбежала, охватила его шею руками и зашептала:
– Я была дура!.. Я была так одинока… Бей меня, если хочешь!..
Мог ли он ее бить? Мог ли он ей в чем-либо отказать? Эта женщина когда-то властно взяла его, и, если бы не взяла, он, может быть, никогда и не отведал бы дурманящего напитка любви, который могут сварить небо и земля только вместе, но никогда – порознь.
У Берты даже стол оказался празднично накрытым. Садясь за него, Эдуард взглянул на диван, где обычно должен спать кот, но его там не было. Поймав его взгляд, Берта коротко бросила: «Потерялся».
Старые, с детства знакомые предметы снова окружали его; стало необычайно уютно… Где-то на задворках сознания хитрая старушонка с ехидно поджатыми губами – житейская мудрость – зашамкала:
– Не выдержит она жизни с тобою: ты скучный – сорвется…
– Уйди! – вырвалось у него, – хоть день, да мой!..
– Ты что-то сказал? – уставилась на него Берта.
– Нет, ничего! – ответил он и, медленно привлекая ее к себе, обнял…
* * *
В том, что мы рассказали о жизни маленького человека, нет ничего непонятного, таинственного, потустороннего или страшного. Тем не менее, последнее в нем участвовало, и все, рассказанное нами до сих пор, только фон, на котором разыгралось странное событие. Рассказала об этом Берта.
После неудачных поисков заработка она впала в очень подавленное состояние. На ней буквально сказалась старинная поговорка: «Что имеем – не храним, потерявши – плачем». Она осознала, что Эдуард положил к ее ногам всю жизнь целиком, без остатка.. И тем, другим, она была нужна лишь как временная игрушка… Появилось желание, чтобы Эдуард вернулся, но мог ли он с ней помириться?
Во время тяжелых раздумий одна из подруг посоветовала сходить к древнему старику, который достоверно предсказывал будущее, и сама вызвалась проводить к нему, так как ей тоже хотелось кое-что узнать.
Повела она ее куда-то на окраину Риги, где теснились друг возле друга маленькие домики. Тут их и принял одинокий старик-ведун. В домике была всего одна комната, так что посетители, если их было несколько, могли слышать, что говорил старик каждому из них. Подруга уступила Берте первую очередь, и старик в точности предсказал ей возвращение Эдуарда и что они помирятся, указал сроки. Затем перед стариком села подруга. После того как ведун изложил ей все, что она хотела узнать, он сказал:
– Я стар, очень стар, даже старше, чем люди думают, и мне пора умирать. Но я должен кому-либо передать свое искусство с тем, чтобы тот в свою очередь передал его другому, когда придет его час. В тебе я вижу способности к нашему делу, прими от меня мое знание, и ты проживешь жизнь в богатстве, без забот – денег у тебя будет достаточно, а если кого полюбишь – не устоит он против твоих чар. Решай, доченька, упустишь случай – пожалеешь!
С затаенным дыханием подруга выслушала речь старика, и какая-то борьба началась в ней. С одной стороны, это было очень хорошо: она мечтала о такой беззаботной жизни, а с другой – чудилось что-то неладное… Прошла минута, другая – старик ждал ответа. Она уже было решила согласиться, когда у нее непроизвольно вырвался вопрос:
– А что будет, если я, когда настанет мой смертный час, не найду человека, согласного принять от меня знание?
По сморщенному, как маска старости, лицу предсказателя проползла гримаса ужаса.
– Тогда, – сказал он с дрожью в голосе, – придут черти и по кусочкам отщиплют у тебя мясо с костей.
– Не надо мне твоего искусства! – воскликнула девушка, и обе подружки поспешно ушли.
Две недели спустя они прочли в газете о загадочном убийстве. Был убит одинокий старик, живший на окраине Риги в собственном домике. Соседи, заметив, что старик долгое время не открывает ни дверей, ни ставень своего жилья, дали знать в милицию. Когда на стук милиционера никто не отозвался, взломали дверь. То, что они увидели, леденило душу: от старика остались на полу одни лишь кости… Мясо было отделено от костей кусочками, которые тут же валялись на полу. Но самым загадочным и неразрешимым в этой истории оставался вопрос – каким образом убийца мог проникнуть в дом, если дверь и ставни были изнутри заперты на засовы и были целы и невредимы?