Чем закончится новая мировая война?
Позвали меня давеча на шоу-поединок с Евгением Гильбо. Нет, не как у Джигурды с Милоновым, а чисто поп…деть на высокоинтеллектуальные темы. В этот раз тема – мировая гражданская война в разрезе происходящего коронабесия. Рефери предлагает обсудить следующие вопросы:
– правительства почти всех стран ведут политику против своего же народа;
– мировая фашизации государств;
– кукловоды стоящие за государствами;
– противостояние корпоратократии и киберанархистов;
– роль финансовой олигархии в мировой фашизации;
– киберпанк и благополучные анклавы, как новая реальность;
– роль модной болезни в мировом переделе;
– характер мировой войны и возможные итоги.
Вообще-то для начала нужно определиться с терминами и их смыслом. Вот что-такое война? Казалось бы, ничего сложного, но фиг-то тут. Я предпочитаю такое сущностное определение: война есть высшая форма конкуренции социальных систем. Оно значительно шире понимания войны, как формы противоборства между политическими образованиями – государствами, племенами, партиями и прочими группами с целью навязать противнику свою волю. Можно вспомнить и чеканное ленинское: война есть продолжение политики иными (именно: насильственными) средствами. Владимир Ильич здесь фактически перепел определение Клаузевица, однако наполнил более четким смыслом, исходя из того, что «политика – концентрированное выражение экономики».
Таким образом, чтобы понять смысл слова «война», необходимо МЫСЛИТЬ МОДЕЛЬНО, поскольку всякое определение содержит в себе иные определения, которые будут иметь однозначное толкование исключительно в рамках цельной картины реальности (модели). Да, я осознаю, что в эпоху Твиттера и Тик-Тока обращаться к инструментарию модельного мышления – это махровый анахронизм, но так и понимание – процесс принципиально иной, нежели пассивное потребление информации и эмоций, что предлагает современная медиасфера.
Модельное мышление – антипод мышления мозаичного, присущего холопам. Пафосно выражаясь, это – прерогатива господ. Способность мыслить модельно поднимает индивида над манипулируемой массой, позволяет понимать суть явлений и процессов, а благодаря этому дает возможность прогнозировать результат и процессами управлять. Разумеется, не всякий, кто умеет мыслить модельно, меняет мир, но тот, кто его меняет, мыслит модельно. Сие занятие требует колоссального расхода умственной энергии, а эту роскошь может позволить себе далеко не всякий. Тем не менее, сама технология эмпирически понятна и не требует обладания никакими сакральными знаниями и тайными техниками.
Поэтому, чтобы понять суть такого явления, как война, предлагаю взять за основу старую-добрую модерновую политэкономическую модель, в которой мерилом всего является экономический интерес, то бишь жада наживы, обладания и доминирования. Кто-то скажет, что в феминную эпоху постмодерна маскулинная политэкономия есть архаика и моветон, но я равнодушно замечу, что язык постмодерна – всего лишь другая модель, и на нем смысл выражается в иных понятиях. Один и от же месседж можно изложить на старояпонском и современном английском. Алфавит будет разным, правила фонетики и лексика совершенно несочетаемы, но СМЫСЛ будет интерпретирован читателем примерно одинаково вне зависимости от того, каким языком (понятийным аппаратом) он пользуется.
Итак, если война есть продолжение политики, а политика – концентрированное выражение экономики, то у всякой войны следует искать экономическую причину. Однако если цель войны – банальный передел ресурсов, то ее следствие есть всегда нечто большее – изменение мироустройства. Вот вроде бы племя А всего лишь хочет вырезать племя Б, чтоб присвоить его ресурсы (территорию), и в конечном итоге кто-то одерживает победу и захватывает пастбища, пашни, охотничьи угодья и рыбные ловы. Но в результате происходит цивилизационный скачек, а не просто перераспределяются ресурсы. Почему?
Потому что, как я постулировал выше, война – форма конкуренции социальных систем. Племя – социальная система. Какое племя побеждает? Более сильное. А в чем сила, брат? Нет, не в правде, не в боге, не в справедливости. И даже не в банальной численности и длине дубин и объемах ненависти к чужакам. Чаще всего, хотя и не обязательно, побеждает та социальная система, которая накопила большую системную сложность. Это дает стратегическое преимущество, а стратегия всегда бьет тактику.
Что такое системная сложность, я раскрою на таком примере. Допустим, племя А малочисленное, но обладает государственностью, пусть и в самом примитивном выражении, в то время как племя Б, в десятки раз большее по численности, состоит из множества разрозненных самоуправляемых родов. Это значит, что племя А принципиально сильнее в уровне организации – оно имеет профессиональных воинов, возглавляемых профессиональным воеводой, в то время как у племени Б всякий охотник, пастух или хлебопашец есть воин по необходимости. У племени А выше уровень накопленной системной сложности, что выражается в разделении труда. Землепашец только пашет и кормит воина, который имеет возможность непрерывно совершенствоваться в ратном ремесле. Но, самое главное, у воинов есть руководитель, который не производит единственный полезный обществу продукт – управленческие решения.
Кто победит в войне между племенами, догадаться несложно. Пока мужчины племени Б способны драться лишь куча на кучу, профессиональные воины племени А умеют воевать строем, совершать маневр на поле боя, применять тактические сложные приемы. А их предводитель оперирует критериями стратегии. То есть выбирает подходящий момент для войны и нападает не на все племя, а лишь на отдельную его группу (род) в момент внутренних распрей, когда консолидация родов невозможна. Он выбирает заведомо слабого противника, предварительно заручаясь поддержкой других родов. Племя А будет побеждать всегда и постепенно подчинит своей воле или уничтожит физически племя Б.
Но ведь и племя Б в ходе длительного противостояния (а оно будет длительным, поскольку численность племени А в десятки раз меньше) может накопить системную сложность, переняв принципы социальной организации у своего врага, имеющего государственность. В этом случае противостоять друг другу с определенного момента начнут два государства – одно маленькое (А), а другое – большое (Б), обладающее большими ресурсами, и потому способное мобилизовать в армию больше воинов исходя из того расчета, что 20 земледельцев способны прокормить одного бойца.
Значит ли это, что племя А обречено? При прочих равных – да, но оно может качественно повысить свою конкурентоспособность, оснастив свою небольшую армию технически более совершенным металлическим оружием, против которого каменные топоры и копья с кремниевыми наконечниками, как говорится, сливают. Металлургия – это хайтек древнего мира, требующая более высокого уровня разделения труда, наукоемкости, логистических связей, то есть большей системной сложности. Этот пример, кстати, наглядно иллюстрирует, что военная эффективность фундаментально опирается на экономическую базу.
Всякая война вынуждает социальную систему прогрессировать, то есть качественно меняться, накапливая системную сложность. Вследствие этого меняется и мироустройство. Причем, по большому счету не важно, кто именно победит, поскольку оба соперника меняются в ходе войны примерно в одном направлении.
Это, однако, не гарантирует, что всегда побеждает сторона, опережающая противника в развитии. Иногда случается, что более развитая цивилизация гибнет в столкновении с менее развитой вследствие неблагоприятного стечения обстоятельств. Например, дикие туземцы налетели на колонию культурных эллинов. Те привычно укрылись за стенами крепости, но тут на них напала холера. Или произошло землетрясение, разрушившее стену, через которую орда дикарей ворвалась в крепость и перебила пришлых.
Целые империи вследствие внутреннего кризиса гибли под натиском варваров. Се ля ви, как говорят потомки римлян и победивших их диких франкских племен. Однако не только побежденным победитель навязывает своюкультуру, но порой и победители в качестве трофея наследуют системную сложность побежденных. Именно так традиционная история объясняет генезис современной европейской цивилизации через приобщение северных варваров к ценностям средиземноморской античной цивилизации. Строго говоря это лишь гипотеза, хоть и канонизированная в форме догмата, но мы ищем понимание сути системной сложности, как ресурса, определяющего конкурентоспособность социальной системы, а не выясняем достоверность конкретного исторического факта.
Перенесемся в более близкую к нам эпоху. В новое время войны велись уже, если очистить причины конфликта от идеологической суеты, за рынки сбыта. Мануфактурное, тем более, индустриальное производство может развиваться только путем наращивания объемов, а большие объемы требуют источников сырья и рынков сбыта, которые связаны с производящими центрами исправно функционирующими логистическими каналами, имеющими зачастую трансконтинентальный характер. С политэкономической точки зрения эпоха наполеоновских войн – это разборки между английским и французским капиталом за глобальное доминирование. И, строго говоря, исход противостояния был решен вовсе не в ходе похода Бонапарта в мерзлую Московию, где он потерпел стратегическое поражение, положившее начало конца его империи, а семью годами ранее в Трафальгарском сражении, в ходе которого адмирал Нельсон лишил Францию флота.
Несмотря на то, что революционная Франция потерпела полное военное поражение, мы видим наглядный пример того, как проигравший меняет мироустройство, причем в мировом масштабе. Концепт национального государства и гражданской нации, «засеянный» французами в ходе Наполеоновских войн, дал обильные всходы в рамках общеевропейской Весны народов, то бишь цикла революций 1848-1849 гг. Вряд ли военные стратеги с обеих сторон предполагали такие последствия революционных (1792-1802 гг.) и наполеоновских (1803-1815 гг.) войн. И уж точно они не отдавали себе отчет в том, что корень общемирового конфликта в банальном споре за первенство между английскими и французскими буржуа. Но это не важно, потому что война – это гораздо больше, чем писькомерялка государей и государств. Это, как указано выше – форма конкуренции социальных систем. А эволюция сложных социальных систем носит необратимый характер, то есть не зависит от хотелок конкретных политиков.
Не важно, что победили как бы страны с архаичным политическим устройством (Британия, Австрия, Пруссия и Россия), ставящие своей целью не допустить изменений мироустройства. Русские в этой войне вообще были не субъектны, выполняя роль английского пушечного мяса. По факту глобальное переформатирование мирового порядка произошло, будучи оформленным в 1815 г. на конгрессе в австрийской столице в виде венской системы международных отношений. Кстати, 23-летний цикл военных конфликтов был уже не первой мировой войной. Первая известна под именем Тридцатилетней войны 1618-1648 гг., и ее итогом стала Вестфальская система.
Семилетняя война 1756-1763 гг., так же имевшая характер мировой, являлась своего рода прологом к острому англо-французскому противостоянию, развернувшемуся в конце XVIII столетия. Война закончилась по причине истощения всех ключевых участников конфликта, Франция не была разгромлена, а потерпела, если можно так сказать, поражение по очкам. Потребовался очередной раунд кровавых разборок, итоги которых и были закреплены в Вене в 1815 г.
Нечто похожее мы наблюдаем и в XX веке. Первая мировая война прекратилась по причине тяжелейшего истощения сил главных игроков. Версальско-вашингтонская система оказалась мертворожденной и продержалась всего 20 лет. Доиграна партия была в 1939-1945 г., и ее итогом стала ялтинско-потсдамская система, потенциал которой окончательно исчерпан. Кстати, как ни удивительно, но крах СССР в Холодной войне, хоть и привел к изменению мирового баланса сил, не повлек за собой краха ялтинской системы международных отношений. Похоронил ее Путин своим безумным отжимом Крыма, насрав на основополагающий принцип послевоенного устройства: государственные границы нельзя двигать силой оружия.
Западные союзники этот пункт чтили и чтят. В какой бы точке мира не воевали янки, они не приращивали свою территорию или территорию своих союзников. Великобритания и Франция после болезненного распада своих колониальных империй (демонтаж колониальной системы был предопределен Атлантической хартией) тоже не пыталась вернуть утраченные земли, даже активно вмешиваясь в туземные разборки в зонах своего влияния. Кстати, нетрудно заметить, что в упомянутой Атлантической хартии нашли свое воплощение принципы программы Вильсона, которые в полной мере не были реализованы в Версале, из-за чего мировую войну пришлось «доигрывать». Ну и Бреттон-Вудское соглашение, конечно, тоже стоит помянуть, как один из краеугольных камней послевоенного мироустройства в сфере мировых финансов. Камень оказался непрочным, его пришлось менять в 1976 г. Впрочем, и ямайская валютная система, сменившая бреттон-вудскую, издохла в корчах кризиса 2008 г.
Таким образом вопрос переформатирования изжившего себя мирового порядка назрел и даже перезрел. Противоречия между социальными системами не могут разрешаться в рамках тех принципов, что были навязана миру в 1945 г., они лишь накапливаются. Старый порядок сгнил, а для установления нового мирового порядка нужна новая мировая война. Она становится НЕИЗБЕЖНОЙ.
Однако если вы ждете ремейка предшествующих мировых военных конфликтов в духе рыцарских войн традиционного (аграрного) общества или массовых побоищ эры модерна (индустриальная эпоха), то тут вы попадете пальцем в небо. Смена исторического периода, которому еще даже нет названия (условно его принято именовать постмодерном) привела к появлению постмодерновых войн: вся вот эта гибридная поебень, сетецентрические войны, гуманитарные конфликты, террор и антитеррор, кибератаки и информационные агрессии – это уже ближе к теме, но и в данном случае перечислены лишь переходные формы войны. Они не могут носить мировой характер. Война с «международным терроризмом» (война с несуществующим врагом), длившаяся 20 лет, закончилась как бы ничем. Да, региональные расклады на Ближнем Востоке и Средней Азии она изменила. Да, сильно ударила по Европе, например, в виде миграционного кризиса. «Война с терроризмом» позволила оттянуть крах изжившей себя финансовой системы, которая имеет практику «обнуляться» в ходе глобальных войн. Но решить вопрос переформатирования мироустройства она не смогла и даже не пыталась. Она играла роль, если можно так выразиться, поддерживающей терапии для старого мирового порядка. Но его труп уже начал разлагаться.
Ну что, вы уже поняли, к чему я клоню и при чем тут коронабесие? Если не догадались, не страшно…
Кто с кем воюет в мировой ковидной войне?
Как мы разобрались выше, изменение мироустройства является побочным эффектом войны. Всякий противник желает на самом деле лишь распространения своего порядка (модели мироустройства) на ареал поверженного врага. Но всегда (подчеркиваю – ВСЕГДА) в ходе войны меняется уклад жизни как у победителя, так и у побежденного. Локальные войны меняют мироустройство локально. Глобальные – соответственно глобально.( Collapse )
Пример локальных изменений – гражданская война в США 1861-1865 гг. До распада страны в 1861 г. в Америке существовало два экономических региона – промышленный Север и аграрный Юг. Принципиальным различием структуры экономики обуславливаются различия в политической структуре штатов (так называемый секционализм), различия интересов, в конечном счете переросшие в противоречия, закончившиеся сецессией, то есть выходом ряда штатов из федерации и образования Конфедерации Штатов Америки (КША).
Из значимых экономических противоречий можно привести пример диаметрально противоположного отношения к таможенной политики. Промышленный Север был заинтересован в высоких ввозных пошлинах, защищающих молодую индустрию. Аграрно-сырьевой юг настаивал на своем праве беспошлинной торговли, поскольку плантаторам нужны были дешевые сельхозмашины. В политическом разрезе столкнулись идеи сильного центрального правительства и концепт верховенства суверенитета штата. Например, один из идеологов сецессии Роберт Барнуэлл Ретт продвигал идею о том, что единственным полноправным государством является штат, а с другими штатами его может объединять лишь дружба и общие идеалы.
Та Америка, которую мы сегодня знаем, появилась именно в горниле гражданской войны, и несмотря на то, что полную победу одержали северяне, США не стали унитарным государством, а расовая сегрегация сохранялась еще столетия, хоть собственно рабовладение и было отменено.
Кстати, если кто-то романтически полагает, что война велась за отмену рабства, то в корне не прав. Дело в том, что в состав Союза входили три рабовладельческих штата: Миссури, Кентукки и Мэриленд. А Мэрилэнд – это штат, из состава которого был выделен округ Колумбия, в котором располагается столичный город Вашингтон. Поэтому в самом начале боевых действий Конгрессом была принята специальная резолюция Криттендена – Джонсона, объявляющая целью войны спасение единого государства и требовавшая от федерального правительства не предпринимать никаких посягательств на институт рабства.
Кстати, одним из инициаторов резолюции являлся Эндрю Джонсон – будущий президент США. Да и сам освободитель рабов президент Линкольн так выразил свое отношение к вопросу: «Если бы я мог спасти Союз, не освобождая ни одного раба, я бы сделал это, и если бы мне для его спасения пришлось освободить всех рабов, я бы тоже сделал это». То есть мы видим, что победитель вынужден ради достижения своих целей менять мир вопреки своему желанию. Этот феномен объясняется тем, что логика развития социальной системы выше логики интересов даже ее правящего класса.
После предыдущего поста куча мамкиных геополитиков сочли нужным высказать свое банальное, и в корне ошибочное мнение, будто войны давно утратили всякий смысл, ибо любых целей, в том числе нагибания противника, можно добиться исключительно экономическими и дипломатическими усилиями. Трудно придумать что-то более бредовое. Достаточно вспомнить полный провал наполеоновского проекта континентальной блокады 1806-1814 гг., целью которой было задушить торговлю Англии с остальной Европой и тем самым принудить ее признать поражение в войне. Тут стоит отметить, что сама эта мера стала следствием неспособности Франции добиться военного разгрома своего врага по причине утраты ею флота под Трафальгаром. А закончившийся катастрофой поход в Россию имел своей целью прежде всего принудить Петербург следовать взятым на себя обязательствам прекращения торговли с англичанами.
В дальнейшем было много попыток решить военные задачи подобными методами, и все они оказались безуспешными. Жесточайшая экономическая и дипломатическая изоляция СССР в 20-30-е годы не только не убила большевистский режим, но даже не помешала ему осуществить форсированную индустриализацию. Провалом закончилась блокада Западного Берлина советскими оккупационными властями, длившаяся почти год. А как работают западные санкции в отношении РФ? Да никак – Кремль и не думает возвращать Крым и Донбасс. Кто там кудахчет, что санкции гарантированно достигнут целей, но это, дескать, игра вдолгую? «Вдолгую» – это сколько в количестве десятилетий? Вот Куба, например, уже 60 лет под санкциями, и что-то не собирается капитулировать. То есть даже если иметь в виду столь ограниченную цель, как принуждение противника отказаться от своей воли, экономическое давление само по себе не работает.
А как вы себе представляете, например, разборки между Аргентиной и Великобританией за Фолкленды чисто экономическими методами? А уж если речь о внутренних, то бишь гражданских войнах, то они случаются значительно чаще, чем войны между государствами и отличаются крайней ожесточенностью и высоким уровнем потерь. В Европе, например, практически все войны после 1945 г., а их были десятки, являлись гражданскими. Даже нынешняя война на Украине, кто бы что ни говорил, ведется между гражданами одной страны. Роль РФ в качестве агрессора менее значима, нежели роль Турции в кипрской войне 1974 г. Турки открыто совершили агрессию против Кипра, Орда же предпочитает вести гибридную «ихтамнетную» войну.
Так что «горячие» войны велись, ведутся и будут вестись. Войны торговые, как форма экономической борьбы – это совсем другая песня, в данном случае задача уничтожения противника не ставится. Это со всей очевидностью мы можем наблюдать на примере торговой войны между Китаем и США 2018 г. или автомобильной войны 1981 г. между Штатами и Японией. Да и вообще противников в торговой войне нет, есть лишь партнеры, которые пытаются улучшить свою позицию во ВЗАИМНОЙ торговле.
Если кто-то думает, что методами экономического давления можно вести мировую войну, то попробуйте представить, как это вообще может выглядеть – типа все обложили друг друга санкциями, словно два прораба на стройке х…ями? Какова цель этих экстравагантных действий? И, собственно, кто с кем будет воевать? Если уж на то пошло, то Великая депрессия прекрасно показала, что в торговых войнах не может быть победителя. В конце 1929 г. вследствие принятия билля Смута – Хоули США подняли пошлины более чем на 20 000 товаров. Недоумки от экономики решили таким образом взбодрить собственную промышленность, фактически закрыв внутренний рынок от импорта. Не трудно догадаться, что остальные страны в отношении Америки сделали то же самое. В результате в 1930 г. импорт упал на 66% а экспорт на 61%. То есть произошел полный пиздец, причем вполне себе рукотворный.
Теперь вот какой вопрос, ребята: как я утверждал выше, воюющие стороны всегда ставят своей целью навязать противнику СВОЙ порядок, но не особо желают меняться сами, однако всякая война меняет мироустройство всех участников противоборства вопреки их желанию. Почему так происходит? Потому что всякая война – это кризис, причем кризис системный, в максимально остром своем проявлении. А что делает кризис? – он разрушает существовавший ранее уклад жизни. Исключительно благодаря этому открывается возможность формирования нового уклада.
Возможно ли принципиальное изменение мироустройства эволюционным путем? Теоретически – да, но практически – нет. Людям, мыслящим вульгарно, это представляется так: вот был старый уклад, потом появляются идеи усовершенствования мира, они «овладевая массами, становятся силой», и по воле большинства уклад меняется. Проблема в том, что большинство людей ВСЕГДА конформисты, консерваторы, догматики, ретрограды. Люди в абсолютном, подавляющем большинстве категорически НЕ ЖЕЛАЮТ МЕНЯТЬСЯ, и, соответственно, не позволяют менять мир вокруг себя. Это свойство человеческой натуры не всегда контрпродуктивно. Любая социальная система способна существовать только когда соблюдается баланс между устойчивостью и развитием. За устойчивость отвечает косность большинства человеков, их страх перед переменами. Благодаря этому социум способен воспроизводить полезные навыки.
А вот за обретение этих новых навыков, за усовершенствование мира отвечают… кризисы, разрушающие привычный уклад, ввергающие общество в состояние нестабильности. С целью обретения устойчивости и происходят перемены, которые проектируют нонконформисты, искатели, творческие умы, фрики, порой даже маньяки. Таковых индивидов, обладающих отличным от других типом мышления, порядка 3% во всяком социуме. В стабильное время они часто прозябают, не находя места в жизни, но в условиях кризиса получают шанс проявить свои таланты, созидая каркас нового, усовершенствованного мироустройства взамен разрушенного старого.
Собственно то, что мы называем эволюцией – это движение по инерции в заданном направлении. Как только эволюционный потенциал системы исчерпывается, наступает стагнация, ведущая к новому кризису (часто через упадок), после чего цикл повторяется. Так что прогресс – это продукт кризиса, а вовсе не эволюции. Безкризисное развитие есть оксюморон. Без кризисов развитие, то есть принципиальное изменение жизненного уклада, невозможно.
Всякая мировая война – есть системный кризис в глобальном масштабе, разрушающий устоявшееся и кажущееся незыблемым мироустройство. Теперь вспомните, когда последний раз человечество сталкивалось с кризисом, тотально затрагивающим весь мир? Это была Вторая мировая война. Все последующие кризисы – будь то военный Карибский кризис 1962 г. нефтяной 1973 г. или финансовый 2008 г. во-первых, не носили всеохватывающего характера, во-вторых, и это самое главное, разрешались в рамках существующей на тот момент системы отношений, а не ломали ее.
И вот вам нате, получите и распишитесь – тотальное мировое коронабесие – полноценный глобальный кризис, не разрешимый в рамках существующий системы и постепенно ее руинирующий. Принципиальный момент в том, что этот кризис носит не стихийный, а проектный характер, однозначно направленный на разрушение существующего порядка. Вот только один-единственный маркер: коронабесие сильнее всего бушует в развитых странах, что в принципе логично, поскольку именно в них уровень накопленных противоречий достиг максимума.
Суть же в том, что если б речь шла о банальной пандемии ОРВИ, богатые страны решили бы эту проблему мобилизационными усилиями, нарастив мощности системы здравоохранения так же, как это было сделано в ходе Второй мировой войны. Советский Союз, например, смог в 1941 г. в считанные дни развернуть госпитальный конвейер, через который прошли 17 миллионов только раненых военнослужащих, многие не по разу, а ведь лечить приходилось еще и остальное население.
Теперь вдумайтесь: в условиях мирного времени система здравоохранения в РФ рухнула к херам собачьим, будучи не способной справиться с вирусной инфекцией, которая в 90% случаев даже не требует госпитализации пациента, а симптомы болезни, если и проявились, проходят за неделю. Это несравнимо с ежегодным потоком в пять миллионов раненых солдат, которых надо кормить, перевозить на тысячи километров, обеспечивать койкой, лекарствами, сложной медицинской помощью. Согласитесь, что поставить на ноги бойца с тремя пулевыми отверстиями или обгоревшего танкиста гораздо сложнее, нежели справиться с сезонными соплями. Ладно, коллапс системы здравоохранения в Раше можно объяснить целенаправленным ее уничтожением в течении двух десятилетий. Но ведь аналогичная катастрофа постигла практически весь мир.
Ежегодно до 750 миллионов землян хворали гриппом, и это не было катстрофой. А вот 100 миллионов больных ковидом, имеющим абсолютно такую же клиническую картину почему-то схлопнули систему во всем мире, по крайней мере в «передовых», так сказать, странах. Вот уже второй год правительства разводят руками: мол, не могём мы справиться с банальной ОРВИ на подмандатной территории. Это, подчеркиваю, всего лишь один из множества признаков проектного характера кризиса.
По сути мы видим те же последствия, что были во время мировой войны: тотальный и продолжительный системный кризис, разрушающий довоенный уклад жизни, военные объемы эмиссии, сравнимый с войной удар по экономике, обеднение масс, страдающее от террора мирное население, потери, измеряемые миллионами. Разумеется, сверхсмертность объясняется не зловредностью вируса, а развалом системы оказания медицинской помощи населения, экономическим геноцидом, искусственно вызванным стрессом у сотен миллионов людей. Но причины в данном случае вторичны: не важно, гибнут люди от бомб или из-за голода. Да-да, одно из следствий грубого надругательства над экономикой – голод в странах третьего мира, а голод, как известно, верный спутник войны.
Мы наблюдаем, что последствия всемирного коронабесия такие же, как у мировой войны, пусть и в более мягкой форме. Однако предвижу, что многие читатели уже вертят пальцем у виска и вздыхают, что Кунгуров окончательно ебанулся с ума. Мол, война, это когда кто-то с кем-то воюет. А тут кто воюет: вирус со всем человечеством, что ли? Где фронты, где коалиции непримиримых противников, какие цели преследуют враждующие стороны? Где тот рейхстаг, штурм которого будет означать наступление мира?
Вопрос уместный, и мы его, разумеется, в дальнейшем рассмотрим. В том числе на шоу-поединке с Евгением Гильбо, приглашение на который и спровоцировало меня вновь коснуться этой глобальной и такой нервной для многих темы, как коронабесие. А пока маленькая прелюдия к ключевому вопросу о воюющих сторонах и их целях. Вы думаете, что в прошлых войнах вы можете точно назвать цели и однозначно классифицировать участников конфликта? Вот мы сейчас это и проверим.
Вроде бы в случае Второй мировой войны на первый взгляд все предельно ясно: есть страны Оси и противостоящая ей анигитлеровская коалиция, ключевыми членами которой являлись США, Великобритания и Советский Союз. А спор шел за региональное и мировое доминирование. Нацистская Германия, дескать, желала установить всемирный новый порядок господства арийской расы над остальными недочеловеками. Ну, программа минимум нацистов – господство в Европе. Япония пыталась сформировать восточноазиатскую зону безопасности и процветания, по сути – свою колониальную систему. СССР, дескать, грезил о мировой коммунистической революции, триггером которой может стать только мировая война. Слабеющая Британия старалась всех перессорить и ослабить, прежде всего столкнуть лбами Германию и Советскую Россию, дабы сохранить свой статус-кво. США соответственно пытались насадить в мире свою гегемонию. Сраны поменьше, например, Румыния, Финляндия, Венгрия, Болгария, Италия желали «округлить» свои границы за счет соседей или вернуть ранее утраченное.
Можно долго перечислять, кто чего хотел, и кто о чем мечтал. Но главными соперниками, оставаясь при этом союзниками, выступали США и Великобритания. Германия Америке вообще никак не мешала. От слова «совсем». Экспансию Штатов сдерживала мировая колониальная система, прежде всего, Британская империя. Ведь на внутренний имперский рынок американский капитал доступа не имел. В этом экономический смысл существования колониальной империи – колонии являются ее внутренним эксклюзивным рынком. Соответственно, если Великобритания владела доброй третью мира в виде колоний, доминионов и подмандатных территорий, то и фунт стерлингов являлся главной мировой валютой. И смысл для участия Америки в войне заключался исключительно в разрушении мировой колониальной системы, чтобы страна могла расширить свои рынки сбыта и ареал влияния. В этом заключается ключевое противоречие, ставшее драйвером войны.
Не хочу ли я сказать, что сюжет мировой бойни крутился вокруг того, что США создали проблемы Лондону, с целью развалить империю, а потом вписались в войну, чтобы навязать миру новый порядок? Если утрировать, то примерно так. Конечно, у всех ключевых участников войны были свои амбиции, но не все они провоцировали мировой кризис.
Формально находясь в числе победителей, Британия и Франция войну проиграли, потому что критерий победа прост – мир, лучший, чем довоенный. Британия и Франция по итогам лишились своих колоний, утратили свое экономическое могущество и политическое влияние, попали в зависимость от заокеанского партнера. Укрепили свои позиции только две державы – США и СССР: Америка обрела статус лидера свободного мира, Советский союз создал социалистическую систему.
Но если Великобритания проиграла войну, то в каком документе были прописаны условия ее капитуляции? Удивительно, но Вашингтон продиктовал побежденному свою волю, еще даже не вступая в войну. В августе 1941 г. в Ньюфаундленде состоялась Атлантическая конференция. На которой британский премьер Уинстон Черчилль и президент США Франклин Делано Рузвельт подписали документ, названный Атлантической хартией, состоявшей из восьми пунктов, ключевыми из которых были 3-й и 4-й, декларирующие демонтаж колониальной системы и создание глобальной системы свободной мировой торговли (напомню, что до того момента никакой свободной торговли и близко не существовало).
То есть основные черты послевоенного мира были согласованы уже летом 1941 г. между уходящим мировым гегемоном и его сменщиком. Все остальное – это уже доигрывание партии с целью закрепления результатов. Да, Советскому Союзу ценой больших жертв удалось подкорректировать первоначальный проект нового мирового порядка в свою пользу, но вновь возникшие противречия разрешились в пользу Америки в ходе следующей мировой войны – Холодной, которая впервые в истории человечества носила непрямой характер, когда соперники выясняли друг с другом отношения, как сейчас говорят, руками своих прокси.
Но это уже другая история. Касательно же Второй мировой войны стоит констатировать, что ключевыми соперниками являлись дряхлеющая Британская империя и стремительно набирающие силу США. Первая сдалась на милость победителю, поскольку в заварившейся кровавой каше для Лондона ребром встал вопрос физического выживания.
Согласитесь, что подобная трактовка несколько отличается от канонического мифа. Видимость зачастую обманчива, под ней может скрываться гораздо более важный слой реальности. В случае с мировым коронабесием все еще запутаннее: субъектов свары гораздо больше, чем ключевых игроков в войне 1939-1945 гг., их мотивы еще более различны, а цели менее афишируемы. Но попробовать разобраться в этом кризисе можно.
"Высший человек отличается от низшего своим бесстрашием и готовностью бросить вызов несчастью. Фридрих Ницше"