Борода и наряды… Как подлость Петра I изменила облик русского человека?
Есть в личной картотеке события исторические, помеченные жирнючим знаком вопроса. При всём уважении к личности неистового царя-западника, действительно немало сделавшего для России полезного, многое вызывает глухую злость, непонимание, даже разочарование. Особенно, когда видишь печальные последствия некоторых решений Петра Алексеевича.
Первый удар…
Москва августа 1698 года гудела самыми фантастическими слухами. Из заграничного турне вернулся царь-государь и на первом же заседании Боярской Думы велел принести… ножницы. После предъявления нескольких обвинений в «лености и неисполнении царской воли», прочтения вслух нелепых доносов, некоторых бояр хватают дюжие гвардейцы. А Пётр I к величайшему ужасу собравшихся — собственноручно лишает их бород.
Вскоре это становится любимым развлечением царя. Где бы не появился, в случае малейшего монаршего неудовольствия конкретной личностью знатного рода — извлекал ножничный инструмент. С огромным воодушевлением демонстрировал окружающим, насколько в совершенстве овладел ремеслом брадобрея, а попутно — и портного, уродуя дорогие наряды бояр, особенно ненавидя длиннополые кафтаны.
Часто в этом страшном преступлении против личности ему помогали шуты. Это выглядело ужасающе для сознания русского патриархального человека, переводя надругательство на более высокий уровень абсурда и обречённости. Государь в течение двух месяцев просто спятил, поговаривали в народе. Буквально выскакивал из возка, едва заметив старомодное бородатое лицо и богатое русское платье.
Бояр выдергивали из саней, избивали при малейших признаках сопротивления, холопов, посмевших защитить хозяина, — рубили саблями. За безумием с хохотом и интересом наблюдали утянутые в куртуазные камзолы иностранцы: немцы, французы и голландцы. Потом с огромным сарказмом и ядовитым юмором устраивали на ассамблеях Немецкой Слободы гротескный представления. А прогрессивный государь покатывался со смеху, аплодируя сценам с демонстративными расправами над русской бородой и одеждой.
Зачем всё это нужно было? Взвешенный и равнодушный историк скажет: царь Пётр, замыслив глобальное переустройство державы, стремился устранить разницу между Россией и прочими мирами Запада даже внешние различия. Иноземцы, всё активнее прибывающие в наши широты, сильно комплексовали, разительно выделяясь из толпы.
Их без всякого стеснения разглядывали, словно диковину. Тыкали в спину пальцами, мальчишки кривлялись, приплясывая вкруг смешно разряженного «босого лицом» иностранца и распевая оскорбительные частушки… За всем этим народным лицедейством с одобрением и плохо скрываемым презрением наблюдали величественные бородачи в богатых платьях, старая аристократия Царства Русского. Пётр I Алексеевич перешёл в атаку…
Старина дорого стоит…
Полютовав на фронтах борьбы с обликом боярского сословия три месяца, государь издаёт в конце 1698 года указ о новой пошлине, учреждает специальный «бородовой знак». Налог имеет пять «разрядов». Высший подразумевает уплату в казну 60 рублей, относился к придворным на государевой службе, городским жителям и подьячим многочисленных Приказов. Хочешь щеголять бородой — плати!
Купцов и торговцев (второй разряд) обязали за сохранение собственной растительности отдать 100 рублей единовременно. Ямщикам почтовых служб, боярским слугам, мещанам — 60 рублей. Жители Москвы выводились в отдельный 30-тирублёвый «разряд». Крестьян оставили в покое, но если они имели желание проехать в города через государеву заставу бородатыми — обязаны бросить в специальный ящик 2 деньги.
Вводились и штрафы: непонятливый бородач уплачивал в казну штраф от 30 до 100 рублей. Портным запрещалось шить и продавать русское платье, мастеровых, кузнецов, купцов и лавочников, уличённых в сокрытии скоб и гвоздей для починки русских сапог, — отправляли на каторжные работы. Эта пошлина существовала до 1772 года, существенно пополнив государственную казну.
Сказать, что царская инициатива была молчаливо проглочена простым покорным народом, — грешить против истины. Петра возненавидели, поведение государя, преломив через многовековой канон и традицию, — нарекли Антихристом. Неизвестно, сколько пота и крови пролили «государевы людишки», чтобы кардинально изменить внешний вид горожан и аристократии, купеческого сословия.
Испокон века бородач в длиннополом кафтане видел в своём наряде и облике — «мерило праведное», чин некоего благочестия. Консерватизм в комплектации одежды и привычек её ношения со времён Рюриковичей был для православной знати и купечества — маркером, признаком собственного превосходства над «папскими отступниками, еретиками и лютерами». Пётр это прекрасно осознавал, стремился сломать стереотип.
Посчитав, что впихнув сопротивляющегося в новый костюм, — перевоспитает через насилие и унижение. А любителей старины, кто по «замерзелому своему стыду и упорству» не исполнит монаршую волю — разорит, пустит по миру, упрячет на каторгу, опутает непосильными налогами.
Русь бородатая…
Со времён первых Рюриковичей борода попадает в раздел неотъемлемой собственности свободного человека, является субъектом права. «Русская Правда» Ярослава Мудрого с XI по XVI век специальной статьей об оскорблениях регулирует вопрос сурово. В размере 12 гривен серебром назначался штраф «за вырывание бороды и усов», несущее в себе оскорбительный характер.
За телесные унижения (пощёчина, удар рукояткой меча, чашей, сапогом и пр.) — обычно брали меньше. Те же 12 гривен стоили… кража и убийство холопа, убийство без суда вора. За отрубленный в пьяной драке палец — штрафовали всего на 3 гривны…
Так с самых древних времён формировалось сознание русского человека. Обряд определял мировоззрение, православный культ — культуру, смешивая в государственном миксере новой законности славянские традиции и христианские нововведения. На Руси начинали строго регламентироваться быт и поведение. Но никто никогда не покушался на главное: обязательный атрибут взрослого мужчины — бороду.
Это было ещё с языческих времён сакральным символом, иноземцы и былины оставили множество описаний славянской знати и «руси»: купцов и добрых молодцев с искусно завитыми и заплетёнными в косы бородами, княжеских дружинников, которые украшали свою ухоженную растительность на лице яркими лентами и серебряными вставками. Это подметили Ибн-Хаукаль в X веке, Идризи в XI-ом.
Этнографы расшифровали многие обряды «завивания бороды», когда туда вплетались последние колосья с убранного хлебного поля (как подношение богу Волосу, а позже — святым Илье, Николаю и даже… Христу). Как только греческий христианский обряд христианства стал укореняться, из Византии пришёл нерушимый монастырский закон — держать бритвенный инструмент как можно дальше от мужского лица. Бритого человека могли обвинить в содомии.
Так и повелось: бородатый человек на Руси рассматривался как правильный христианин, хранитель верности восточной церкви и «отчему завету». Судя по документам той эпохи и многочисленным сказкам, былинам, суевериям — отказ от ношения бород расценивался клятвопреступлением, позже — самой мерзкой ересью. Стоглавый Собор 1550 года мировоззрение узаконил: всех бреющих мужской символ чести подвергали церковной анафеме.
Это решением стало «православным ответом» борьбе с бородами, которую начала Европа примерно в те же годы. Английский король Генрих VIII (кстати, прототип «Синей Бороды») в 1535 году задумал пополнить казну, введя пошлину на любую бороду в королевстве, которая выросла длиннее, чем ей положено за две недели. Практику продолжила его дочь Елизавета I.
Во Франции тоже велись жаркие споры по этому поводу, кардинал Карло Борромео в 1576 году попытался запретить духовенству отращивать длинную растительность на лице, издав специальное пасторское послание. Этот неистовый, но крайне образованный итальянец видел в бородах главную причину… эпидемий чумы, будучи абсолютно прав на счёт гнездящихся там вшей-переносчиков страшной болезни. Его реформаторские усилия постепенно победили, через монашеские ордена брадобритие стало завоевывать Запад.
В русских землях о том, что бороды… неплохо бы побрить порой, заговорили во времена Великого князя Василия Ивановича. Уже престарелый жуир очень хотел понравиться невесте, прекрасной и молодой Елене Глинской. Москву поверг своим поступком в мистический ужас, народ судачил о скором конце света и государства. Столь же яростной обструкции подвергли Бориса Годунова, который посмел сильно укоротить свою бороду на модный, западный манер.
А когда поляки проводили расследование по эпизоду убийства Лжедмитрия — москвичи пожимали плечами, крестились и говорили: самозванец со всем своим окружением брился! Содомит и Антихрист!
В 1705 году
Петром Алексеевичем издается указ «О бритье бород и усов всякого чина людям, кромя попов и дьяконов, о взятии пошлин с тех, которые его исполнять не захотят, и о выдаче заплатившим пошлину знаков». Посмотрев, что русский народ приноровился к нововведениям шести последних лет, исправно платит за древний обычай носить бороды, всячески хитрит… царь рассвирепел.
Хватать без разбору стали всех и повсеместно, даже уплативших пошлину (но принципиально не носивших унизительный «бородовой знак» поверх платья). Среди солдат появились специальные команды «умельцев»: двое хватали бородача за плечи, а старший караула несколькими ловкими движениями сначала отсекал бороду, затем — излишне длинные полы кафтана. Страна взвыла!
Последний патриарх Адриан под напором народного возмущения стал на сторону древних традиций. Начал рассылать филиппики (обличения), напоминая пастве о «прещениях Стоглавогу Собору» на счёт бород. Попутно обличая всё «латинское искушение» православной души. Казалось вот… Церковь готовится принять последний и решительный бой с демоническими силами царя-антихриста. В окружном послании архиепископ Москвы и патриарх пишет:
«Мужа и жену сотвори тыя Господи, положив разньство видное между ими яко знамение некое: мужу убо благолепие, яко начальнику, браду израсти».
Глубоко копнул архипастырь, напомнив смущённой стране: борода не дань какой-то моде, а Всевышним данная человеку отличительная черта в момент сотворения мира. Адриан называет безбородых:
«…человецы младоумнии, или, паче свойственне рещи, безумнии, изменивше образ мужа богосозданный, бывающе псообразни, усы постригающе, брады же отрезающее».
Рисковал, ох как рисковал патриарх. Но дальше этого обращения не пошёл, риторику свернул после визита главы жуткого Преображенского приказа князя Фёдора Ромодановского. Тот политику партии, по всей видимости, внятно прояснил. Но народ всё-таки поддержку почувствовал, заколыхался.
Москва судачила, рассказывая о небывалой смелости человека, обличившего «царственного еретика» перед Рождеством 1704 года. В тот день Красное Крыльцо посетил известный в столице красильщик Андрей Иванов, заорав на весь Кремль:
«Государево дело за мною: пришёл извещать государю, что он разрушает веру христианскую: велит бороды брить, платье носить немецкое и табак велит тянуть».
Столь дерзкие речи он говорил сыну всесильного Фёдора Ромодановского, Ивану Фёдоровичу. Аккуратно развернул тряпицу, показал несколько книг: тыча в бритое лицо заплечных дел мастера:
«Прочти мил человек, грамоты сам не разумею. Но о брадобритии писано в Уложении Соборном. И про платье: кто станет иноземное носить, тот будет проклят. Кто и табак пьет, тем людям в старые годы носы резывали».
Чем закончился визит бесстрашного церковного старосты и знаменитого московского красильщика — неизвестно. Скорее всего, сгинул в подвалах Преображенского приказа. Большинство историков уверены, что в одной лишь патриархальной Москве число репрессированных «ревнителей дедовой старины» исчислялось тысячами. Слишком уж много дел «искоренения крамолы» завёл Ромодановский после обращения патриарха.
Сибирская глубинка тоже опешила после первого «брадобрейного» указа 1698 года, но на царское желание служилый люд… ответил своим привычным «авось пронесёт», плотнее закутавшись в роскошные густые бороды. Но вот в 1705 году Соликамск озадаченно читал новое повеление, спущенное воеводе: бороды — брить, старомодные кафтаны — сменить на современные немецкие. «Лучшие люди» задумались: как столь чёрные вести растолковать скорому на расправу, крайне набожному населению.
Градоначальник решил рискнуть. Дождался первого же воскресенья, прибыл в главных храм города с солдатами. По окончании службы воевода с амвона громогласно огласил монаршую волю. Народ скорбно загудел: «вот они, пришли последние времена, как старец Амвросий предсказал». Тщательно выбритый воевода повторился, предупредив: ослушники — враги царю!
Православный люд устремился к выходу, где его перехватывали снабжённые ножницами солдаты. Сопротивления и бунта не случилось, слишком велик был ужас от происходящего святотатства. Бабы лишь всхлипывали, собирая остриженные космы своих благоверных, подбирая подолы кафтанов. Таким лихим воскресным наскоком было «укорочено» немало городов по всей России.
Смена гардероба
проходила не столь драматично. Платье «на польский манер» уже половину века свободно проникало в русское общество, особенно в западных и южных губерниях. Русские всячески упражнялись, тщательно перетасовывая в облачении французский или османский элемент, порой начиная выглядеть весьма потешно.
Эксперименты закончились после грозного окрика патриарха, а в 1675 году вышел царский указ: «стольникам, стряпчим да дворянам московским» переодеться в национальное облачение, любое западное — выбросить. Повеление строго контролировалось, нарушения в гардеробах жестоко карались.
29 августа 1699 года Пётр Алексеевич запрещает ношение старого русского платья, в январе 1700 года издаёт именной Указ «О ношении платья на манер Венгерского»:
«…боярам, и окольничим, и думным, и ближним людям, и стольникам, и стряпчим, и дворянам московским, и дьякам, и жильцам, и всех чинов служилым, и приказным, и торговым людям, и людям боярским, на Москве и в городах».
Повеление не очень взволновало служилый народ, не было встречено в штыки, как ограничения по ношению бород. Венгерский (как и польский) костюм был удобен, хорошо знаком многим аристократам, военным и купцам. Мало по функциональности отличаясь от русского — свободным кроем, возможностью декорировать мехом, вышивками, галунами и дорогими тканями (показывая собственный уровень достатка).
Но другой Указ государя насторожил. В декабре 1700 появился документ «О ношении всякого чина людям немецкого платья и обуви и об употреблении в верховой езде немецких сёдел». Это уже касалось большого числа москвичей и насельников других городов России. Каждый следующий год посыпались уточнения и разъяснения (всего было издано 17 постановлений), которые объясняли: правила ношения костюма европейского образца, типы тканей, отделку форменного и праздничного платья и т.д.
С каждой новой блажью царствующего «костюмера» русское общество уходило от традиционной русской мужской одежды: кафтана с длинными рукавами, длинного платья из бархата, наглухо застёгнутого множеством пуговиц. Стали исчезать роскошные шубы, меховые шапки с высокой тульей и бархатным верхом.
Через город менялась культура женского наряда. Тяжёлые сарафаны и закрытые рубахи с богатой драпировкой сменили «бесовские» французские платья. Начался слом домостроевской традиции прятать изгибы и формы женского тела, юные барышни стеснялись открытых плеч и глубоких декольте, а зрелые женщины выли, примеряя на ассамблеи крайне неудобные корсеты. Не счесть, сколько девиц потравилось и бросилось в омут, не желая быть «срамницами».
Внедрять новомодные образы Петру приходилось с огромным скрипом, скандалами, опалами и арестами. Патриархальная Москва сопротивлялась отчаянно, многие бояре и дворяне высылали своих жён и дочерей подальше из столицы, не желая участвовать в царском «богомерзком комедиантстве». Обычный народ тоже не спешил расставаться с привычным гардеробом, на царские указы поплёвывая.
На всех городских воротах вывешивались специальные чучела в новых одеждах, чтобы москвичи видели, как должен выглядеть угодный Петру I подданный. Но всё всуе, «образцы» постоянно закидывали отбросами, срывали, к ним приходилось ставить караулы.
Указы повторялись по несколько раз в год, пока «русский национальный бутик» не прихлопнули одним повелением царя: небогатым дворянам за два года — доносить старое платье, потом переодеться в немецкие чулки и камзолы. Чтобы избежать обмана, старую одежду специальным образом клеймили. В случае упрямства — не церемонились.
Усилили контроль в прочих городах, воеводы со скрипом начали «переодевать и брить» народ. Стимулом явилось повеление монарха всем иноземцам на русской службе докладывать в Преображенский приказ, если в городском обществе будет замечен бородатый русский в длиннополом кафтане. Вскоре москвичи стали с завистью поглядывать на старинные наряды и длинные бороды крестьян, прибывающих в город на рынки. Удовольствие было не из дешёвых: 40 копеек — с пешего, 2 рубля — с конного. Но провинция стойко терпела.
Выводы
делать нет особого смысла. Ситуация откровенно мерзкая вышла. Желая потрафить своему иноземному окружению, по большей части безалаберному и заносчивому, Пётр I лишил страну огромного пласта материальной культуры «городского быта», разрушил многие полезные «охранительные традиции» в саморегуляции русского общества, которые абсолютно не мешали государственному строительству.
«Форточка», которую он прорубил в куртуазные Европы, очень скоро стала работать только в одном направлении. Через неё утекали национальные богатства страны, аристократия оплачивала «западную» роскошь и насильно привитые дурные привычки закрепощением соотечественников. Потеряв (в большинстве своем) всякое уважение и стыд, разум и совесть, а порой — историческую память. Гиблое было дело, дурное…
""История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все – за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную". (С) Сталин"