Осы

Осы

                            Мой дед по матери, Григорий Андреевич, умер, когда мне было 7,5 лет, в 1963 году. На память мне досталась  одноствольная курковка  24 калибра вместе с сундуком всяких ружейных принадлежностей.  И, так получилось, что дед, охотник божьей милостью, и фактически давший мне путевку в мир ОХОТЫ, не очень мне запомнился, а запомнились его поступки. Дед жил в райцентре, а мы в деревне, в 18 км. И видел я своего деда не более десяти раз, а может, и того меньше.  Уже потом, когда я стал взрослым, узнал, что дед виртуозно владел одностволкой. На охоте с подхода на речке при взлете пары уток  он первую сбивал вблизи, затем быстро перезаряжал и сбивал вторую уже метров на 60… Лет за пять до свое смерти, он купил двустволку ИЖ-57, которую очень берег. При разделе наследства она досталась его сыну, классному охотнику и браконьеру…

Поскольку дед  был личностью неординарной, то оставил о себе  ярке впечатления, которые живы во мне до сих пор…

                              Одним из первых воспоминаний – это то, когда меня в пятилетнем возрасте оставили на несколько дней у деда, и я со слезами остался – не хотел расставаться со своими родителями. Так вот, буквально на второй день жёлтый крупный сторожевой пёс Полкан, который сидел в сарае на цепи, почти напрочь откусил у деда верхушку уха. Не знаю, по какой причине, но характер у пса был скверный и невыносимый… Дед с окровавленным ухом и руками спокойно зашел в дом. Бабка запричитала, заругалась. Дед, уверенным движением руки взял портновские ножницы, и, спокойно перед зеркалом отстриг себе висящий на лоскуте кожи кусок уха. Затем, помазав ухо йодом, досадливо сказал надоевшей с причитаниями бабке, коротко и ясно = Не хрундучи! = И вышел снова в сарай. Надо сказать, характер у деда был суровым, и сам он был немногословен.  Дед прошел первую мировую войну, и, скорее всего, характер у него там и закалился.

                               Следующие мои воспоминания  о дедовой зимней рыбалке, вернее, ее подготовке. Дед молча и со знанием дела собирается на рыбалку на большой пруд, который располагается метрах в 100 – 150-ти. На дворе страшная вьюга, но у него на пруду  сложена из снежных кирпичиков полукруглая стенка – затишка. И  там, в одном и том же месте, раздолбив старую лунку пешней, он пытается поймать окуней или, на крайний случай, крупных ершей. Я гляжу во все глаза на 6 – 8 крючковые самодельные блесна с привязанными на крючки красными ниточками, дед кладет на стол еще каких-то жучков – червячков (по-моему, это ручейник и мормыш. Дед его зовет «бормыш»). Бабка ругается = Если надо ж… поморозить – выйди на сумёт (сугроб), да посиди. Замерзнешь – идти назад недалеко! И убери своих козявок со стола! = Дед привычно огрызается =  Не хрундучи! =

                             Были и еще запоминающиеся картины – мы сидим летом с дедом на том самом пруду и рыбачим. Я с четырех лет уже самостоятельно надеваю червяка и ловлю пескарей. Но это дома. А тут – город, и мы пытаемся поймать окуней в полный штиль. У меня дважды клюет, и я с трудом вытаскиваю 200-граммовых окуней. Дед мрачнеет…. Тут идет со своей семьей на рыбалку сосед деда. Не рыбак. Удилища толстенные и все снасти грубые, крючки огромные. Куча детей…. Они все шумят, смеются, и дед, презрительно на них смотрит – он вообще не любит шума, а, тем паче мужиков, которые  не умеют рыбачить. Сосед забрасывает одну удочку и тут следует поклевка! С огромным трудом он вытаскивает гиганта – окуня! Дед чернеет лицом, и хватается за сердце. Мужик отправляет старшего пацана домой с окунем, назад пацан возвращается  в сопровождении матери. Та орёт на мужа, что он чуть не угробил ребенка – окунь вырывался из рук, и пацан, боясь его упустить, падал на него животом…  Толи в правду, толи нет – женщина говорит, что окунь весит 2 кг. Дед, закурив огромную самокрутку из самосада, мрачно сворачивает удочки, идет домой, и  я,  боясь от него отстать,  бегу следом….

                             Летом 1962 года, когда мне исполнилось уже 7 лет, дед в очередной раз приехал к нам в деревню. Пошел на рыбалку на утреннюю зорю и … пропал! А речка там всего метра  три – четыре шириной. Искали его двое суток, кое – как нашли. Почерневший от самосада, опухший от укусов комаров и мошки дед спокойно сидел почти в деревне и рыбачил в таких дебрях, куда никто не залазил (в одном месте были непроходимые кусты). У него в садке бултыхалась невиданного нами размеров гигантская сорога, ельцы, и еще какая-то крупная рыба. Мать со слезами кое – как упросила его пойти домой, а я впервые почувствовал, что такое одержимость в рыбалке… правда, тогда я таких слов не знал…  Назавтра мать упросила деда взять меня на рыбалку, вероятно надеясь, что дед не посмеет с мальчишкой бродить по двое суток. И мы пошли с ним, благо я знал уже все «рыбьи» места и тропинки. Все складывалось ни шатко ни валко, но все-таки мы сколько – то наловили. Правда, ушли достаточно далеко от деревни. Нашей целью был большой плес,  про который знал дед, и к которому стремился. Оставалось дойти до плёса с километр. Дорога, идущая по одной стороне речки, неожиданно уткнулась в большие заросли репейника, и дед принимает решение перейти речку вброд и идти по другой стороне. И вот, как только мы врубились в кусты вдоль речки, я почувствовал страшный удар в лоб! И в голову! И  в лицо!.. Поскольку мы дома держали пчёл, я мгновенно сообразил, что меня кусают пчелы. Подняв голову, я вижу больших полосатых ос (скорее всего, это были шершни!) и слышу их бомбовозное злое гудение. В мгновение ока я бросаюсь  дальше в кусты и падаю в речку. Тут не очень глубоко и осы настигают меня там. Я громко кричу, а дед, которого осы покусали меньше, чем меня, только успевает с досадой ругаться  = Ты чего орешь?! Ты чего орешь?! =

                        Очень долго эти «мессершмитты» меня терзают, потом становится тихо. Дед, отдуваясь (все – таки и ему попало!) идет назад, собирает удочки, и возвращается ко мне. Я горько плачу – мне очень больно. Больно так, что, кажется, сейчас лопнет голова. Все лицо деревенеет, и его одновременно жжёт.  За всеми этими делами не замечаем, как нас накрывает дождевая туча, раскаты грома и ливень буквально  повергают  нас в шок. Бежим к ближайшему стогу сена , и там зарываемся в него. Я еще всхлипываю, но нервное напряжение делает свое дело – я засыпаю. Засыпает и дед…

                       Просыпаемся  часа через два. Темно… или мне кажется? Подношу руку к лицу – оно похоже на подушку – так сильно опухло. Обычно от укуса пчёл у меня тело пухнет мало, но тут целая “эскадрилья” покусала… = Дедушка, а уже темно? = спрашиваю я. = С чего ты взял? Солнце вовсю светит! = отвечает дед. = А я не вижу! = жалобно оговорю я, и с помощью пальцев приоткрываю один глаз. И правда – солнце светит, но эти многочисленные  укусы ос изменили мое лицо до неузнаваемости… Дед внимательно на меня смотрит, потом сурово говорит = Калбит! = Что такое «калбит» я не знаю, но чувствую, что, что-то обидное. И снова плачу… = Не хрундучи! = говорит дед,  и мы кое –  как идем к плесу.

                     На плесе не клюет, да и глубина большая. Кое – как размяв опухоль возле одного глаза, смотрю им как «Зоркий Сокол». И вижу, что у деда клюёт. = Тащи, тащи! Клюет! = Дед нехотя выдергивает удочку. На крючке – огромный пескарь. Дед явно ожидал здесь  другую рыбу, и больше не забрасывает. Потом мы сматываем удочки и идем домой. Идти километра четыре, я уже сильно устал, но виду не подаю. Дед молчит, молчу и я. Он всё курит свои ядовитые самокрутки, от которых комары на лету падают в обморок….

                 Когда подошли к  дому, солнце уже садилось. Боль от укусов немного спала, да и оба глаза уже смотрели, хотя и в щелочки. Матери я пожаловался сдержанно, опасаясь насмешек деда. И, удивительное дело – после этого случая, после дедовых суровых замечаний, что мужик должен стойко переносить все тяготы, я и в самом деле стал более сдержанным и более мужественным. Одного только я не знал – что деда месяцев через восемь не станет…